— Интересная мысль! — кивнул профессор. Сам он отошел от преподавательских проблем, но они не были ему безразличны.
— Хотя, в то же время, распространение компьютеров и интернета приводит к появлению мышления, связанного с обрывками визуальных воспоминаний и ассоциаций. Обилие противоречивой информации приводит к тому, что в сознании людей стирается грань между правдой и ложью, возникает иллюзия, что правильных ответов не существуют, а есть только разные точки мнения, — продолжил воодушевленный его поддержкой собеседник. — Или возьмите преподавателей. Нас заставляют писать горы макулатуры — огромные рабочие программы дисциплин, в том числе тех, которые будут преподаваться только через несколько лет и, возможно, вообще не понадобятся, и целую кучу других бумажек. В результате у преподавателя едва — едва остается время на собственно преподавание. А что говорить про научную работу? Во — первых, просто нет времени из‑за того, что все его съедает эта бумажная кутерьма. А с другой стороны — после этого и никакие творческие идеи в голову не приходят…
— Что же, так уж все преподаватели вузов не могут заполнить бумажки? — недоверчиво спросил Григорий Александрович, который в жизни ни одного подобного документа не подготовил — поручал аспирантам или лаборантам, а сам только подписывал.
— Нет, почему же. Есть те, кто справляются. Но ведь, сколько они могли бы действительно полезного и интересного сделать за это время!
— Жизнь не может состоять из одних удовольствий, нам часто приходится делать именно то, что мы должны, — заметил профессор, который все силы прилагал к тому, чтобы делать только то, что ему нравится.
— Этим только и приходится утешаться, — вздохнул доцент. — Меня в свое время учили, что нельзя бороться против системы, она просто тебя выплюнет…
— Мне больше по душе песня о том, что «не надо прогибаться под изменчивый мир, однажды он прогнется под нас», — заметил Григорий Александрович. — А потом ведь можно изменить систему, будучи ее частью. Ведь каждый новый винтик огромного механизма влияет на его деятельность в целом…
— Для этого нужно быть очень сильным человеком, — вздохнул Иван Николаевич. — Я таким не являюсь. Вот поговорил с вами, и стало немного легче. А послезавтра вернусь в институт, и буду исполнять все, что от меня требуют…
… Григорий выпил еще немного после того, как распрощался с собеседником и почувствовал, что теперь душа его открыта, а разум толерантен и свободен от предубеждений для беседы с его бывшим пациентом, а теперь архимандритом Аристархом. И, напевая «не надо прогибаться под изменчивый мир, он все‑таки прогнется под нас», Григорий Александрович отправился в интернат, где, как он заранее на всякий случай выяснил, в это время бывал священник.
Мятущаяся душа
В столь знакомый двор интерната Григорий Александрович вошел с опаской. Здесь все стало иным с последнего его посещения это места; даже пьяный, профессор это почувствовал. Один из пациентов узнал его и радостно сообщил:
— Здравствуйте, Григорий Александрович! А отец Аристарх выздоровел — вы, наверное, его хорошо лечили! Он сейчас здесь батюшка!
— Вот и замечательно, — сказал Григорий. — Где я его могу найти?
Больной подсказал, куда пройти и поинтересовался:
— А вы его опять будете лечить?
— Да нет, он же выздоровел.
Архимандрит Аристарх был один в домовом храме.
— Григорий Александрович, какими судьбами? — он подошел к профессору сразу, как только его заметил.
— Да вот, наверное, сегодня мы поменяем наши обычные роли, теперь я к вам пришел, — попытался пошутить врач.
Священник почувствовал смятение души того, кто к нему пришел, и мягко положил ему руку на плечо.
— Успокойтесь, и давайте обо все поговорим.
— Я запутался, — грустно сказал Григорий. — Моя душа рвется на две части.
— Давайте ей поможем определиться.
И Григорий Александрович, раскрепощенный выпитым, начал рассказывать. Он говорил про себя и Элизабет, как ради нее он принес свою кровь в жертву Кали, потому что думал в тот момент, что делает это ради Лиз, вспомнил и прошлое, как бросил жену ради Зои. Рассказал про сэра Джона. Отца Аристарха особенно удивило то, что душе англичанина знакомы жалость к кому‑то и сомнения в правильности сделанного века назад выбора.