Его время, полученной по контракту с темным миром, уходило. Сэр Джон и сам чувствовал, как уменьшаются его сила и власть. Но после того, как за него стал молиться отец Аристарх, время стало утекать буквально на глазах.
Эктон за считанные месяцы внешне постарел на десять лет, вновь узнал, что такое боль и внутренние терзания. Он чувствовал, что смерть, как окончание земного периода жизни, может наступить для него намного раньше, чем это было предусмотрено контрактом. И то, что нерушимые условия его договора с духами Индии начали нарушаться, давало лорду надежду, что для него еще есть возможность все изменить. И все чаще вспоминал он распятого рядом с Христом разбойника.
Элизабет и Зоя видели, что происходит с их хозяином. Они делали несколько попыток организовать убийство отца Аристарха, думая, что с его смертью мучения Эктона прекратятся. Но все эти попытки были неудачны.
А сам сэр Джон то люто ненавидел архимандрита, то испытывал к нему что‑то похожее на благодарность. Он начинал привыкать к своей тоске — она давала ему надежду на новую жизнь, от которой он когда‑то бесповоротно отказался. Это была тоска о Боге.
ГЛАВА ВТОРАЯ
У истоков общества трезвости
Николай очень серьезно отнесся к словам отца Аристарха о том, что он должен создать в Лузервиле православной общество трезвости. Григорию Александровичу приходилось все время гасить его энтузиазм. Дело в том, что, будучи по одной из своих специализаций наркологом, он познакомился с самыми разными формами организации и самоорганизации алкоголиков для борьбы с болезнью. А так как профессор при этом сам был болен алкоголизмом и с предубеждением относился ко всему, что напоминало ему о необходимости и возможности освободиться от зависимости, то он легко находил в этих системах изъяны и беспощадно их высмеивал.
Отец Аристарх, часто беседовавший с ними, считал, что неплохо будет, если члены общества трезвости дадут обет трезвости на какой‑то определенный срок.
— А чем это, в сущности, отличается от кодирования? — спрашивал Григорий Александрович. И тут же сам себе отвечал: — Конечно, источником, к которому обращаются. Но, на мой взгляд, нарушить обет так же легко, как и начать пить при кодировке или с антабусом в крови… А когда человек увидит, что гром и молния на него не обрушились, то он начнет и других уверять, что это недейственно!
— Это неправильное видение, — мягко поправлял его отец Аристарх. — Во — первых, многие, если не большинство боятся и кодирования, и подшивок и внутривенных инъекций соответствующих препаратов, и выжидают сказанный им срок. Но есть те, кому море по колено, и стакан водки дороже жизни. И таким, зачастую, действительно ничего не делается, и они проводят среди собутыльников агитацию о том, что все эти средства медицины «ничего не значат». А те слушают их, а у самих организм слабее. Поэтому многие из них в результате умирают. Ты же сам это рассказывал?
— Рассказывал, — подтвердил профессор. И ехидно добавил: — Что: также происходит и в отношении обета трезвости? Нарушивший его упадет тут же замертво как Анания с Сапфирой?
— Может и упасть, ведь все люди разные, — задумчиво сказал священник. — Ведь Анания и Сапфира, в сущности, с одной стороны на определенном этапе сделали все для того, чтобы полностью отказаться от жизни мира и идти к Богу. Они продали все свое имущество, чтобы пожертвовать его апостолам, а потом решили утаить себе часть. А ведь это и так было их: кто запрещал им принести часть денег, или вообще ничего не приносить? Здесь нужно четко понимать, что грех — это смерть, любой грех убивает человека, но это редко происходит мгновенно. Чем более греховен человек, тем больший он имеет «иммунитет» к греху. А первые христиане имели большую свободу от греха; на земле уже они жили Небом. Поэтому незначительный на наш взгляд грех лжи их убил. Так и здесь: все зависит от внутреннего восприятия человеком, данного им обета трезвости.
— А чем это тогда лучше кодирования? — вмешался Николай. Выпьешь — сдохнешь?
— При таком восприятии, действительно, не лучше, — согласился отец Аристарх. — Но нужно здесь учиться бояться не физической смерти, а греха, отдаляющего от Бога и ведущего к вечной смерти. Ведь есть вещи намного более страшные, чем физическая смерть…
— Есть, — согласились его собеседники.
— И, конечно, если человек нарушит обет трезвости, то ничего с ним внешне может не случиться. Но здесь многое будет зависеть еще и от того, как самим им будет восприниматься его падение. Либо — «ничего не случилось, значит, я могу повторять это до бесконечности и сбивать с толку и окружающих рассказами о том, что это не страшно», либо — осознание своего несовершенства, желание тут же подняться и вновь продолжить соблюдать обет. Второй путь не безвреден для человека, но это не путь в погибель, если только человек не начинает мыслить в категориях «не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься».