– Будет сделано, товарищ Наставник.
– Мне кажется, вы как-то излишне налегаете на слово "товарищ", - улыбнулся Гурьев.
– Прошу прощения. Привычка.
– Избавляйтесь, - на этот раз голос Гурьева прозвучал резко, как пощёчина.
– Слушаюсь. Господин Наставник.
– Вот. Это лучше, - он снова улыбнулся и добавил мягко, обезоруживающе: - Не обижайтесь. Слово "товарищ" очень хорошее. Правильное, нужное слово. Но от чрезмерного употребления стирается и выцветает. "Господин" же совершенно нейтрально и ни к чему никого не обязывает. У вас есть какие-то просьбы, личные дела? Если нужны деньги, не стесняйтесь. Я понимаю - с валютой у Варяга не так хорошо обстоят дела, как хотелось бы. А я совершенно свободен в средствах.
– Спасибо, господин Наставник. Не беспокойтесь, я полностью обеспечен всем необходимым.
– Ну, тогда - не смею задерживать. Берегите себя и привет Варягу. От товарища, - Гурьев наклонил голову к левому плечу и улыбнулся.
Мероув Парк. Август 1934 г.
Гурьеву давно уже не давала покоя мысль о кольце. Интуиция прямо-таки вопила: найди его! Найди! Сделай хоть что-нибудь! Он поделился своими соображениями с Ладягиным, который сразу же высказал удивительно простую и здравую мысль, - Гурьев даже удивился, отчего она не пришла ему в голову без посторонней помощи:
– А почему бы вам не изготовить парочку копий, Яков Кириллович? Можно было бы, имея их перед глазами, что-нибудь интересное себе вообразить.
– Всё-таки я начинаю хотя и медленно, но верно осознавать разницу между гением и эрудитом, - вздохнул Гурьев. - Набитая сведениями голова - это одно, а способность расположить в нужном порядке знания и умения, пусть даже вовсе и не всеобъемлющие - это нечто совершенно иное. Как я вам завидую, Владимир Иванович, вы бы только знали!
– А мне кажется, ничего особенно сложного в этом нет, - возразил Ладягин. - Я ведь, решая задачу, думая над усовершенствованиями той или иной идеи, мыслю по определённому методу, алгоритму. Нужно просто этот алгоритм чётко определить и расписать по шагам. Вот и получится, что каждый, кто захочет, сможет изобрести что-то, о чём размышляет. Да ведь и у вас всё точно так же происходит. Просто времени как следует подумать об этом не находится.
– Вы думайте, Владимир Иванович, думайте, - согласился Гурьев. - Думайте - а остальное мы вам обеспечим. Средства, производственный потенциал. А изобретения, творчество - это не по моей части. Вот и мысль о возможности выработки теории изобретательства отнюдь для меня неочевидна. А ведь вы, безусловно, правы - возможен и метод, и алгоритм, особенно в том, что касается техники.
– Ну-ну, не скромничайте, - Ладягин посмотрел на Гурьева и хмыкнул. - А признайтесь, одному было бы скучно делать всё на свете?
– Ещё бы, - Гурьев покладисто кивнул.
Ни простые торговцы, ни златокузнецы-скороделы его не интересовали. Не откладывая реализацию ладягинской идеи в долгий ящик, Гурьев обратился к Рэйчел и получил - как всегда - точный совет и не менее точную исчерпывающую характеристику:
– Милрайс. Один из старейших домов, ему никак не меньше полутора столетий. Это на Хаттон Гарденс, совсем рядом с Марбл Арч. Ты легко отыщешь его. Не только ювелир, но и настоящий часовых дел мастер. Конечно же, он немного сумасшедший, но исключительно добрый и порядочный человек. По-моему, он легко нашёл бы общий язык с Владимиром Ивановичем. Мистер Джереми Милрайс - совершенно чудный старик, и тебе он непременно понравится.
– Я могу на тебя сослаться?
– Конечно! Только вряд ли он меня запомнил, - вздохнула Рэйчел.
Не может же он быть настолько сумасшедшим, чтобы не запомнить тебя, Рэйчел, подумал Гурьев. И меня, чёрт возьми, это радует.
При взгляде на Джереми Милрайса у Гурьева возникли некоторые подозрения - уж больно характерной внешностью обладал ювелир. Когда Гурьев отрекомендовался знакомым графини Дэйнборо, эффект превзошёл его самые смелые ожидания. Старикан подозрительно уставился на него горящими чёрными глазами, воинственно выставил вперёд бородку и грозно осведомился:
– И давно?!
Пришлось Гурьеву пустить в ход всё свое обаяние, навыки вербовки сторонников и искусство владения намёками и недоговоренностями, чтобы убедить ювелира в своих добрых намерениях - и в отношении Рэйчел, и вообще. Это возымело нужное действие, и Милрайс сменил гнев на милость. Правда, выразилось это весьма своеобразно. Оказалось, что ювелир в курсе происходящих событий и, сумев сделать из них собственные далеко идущие выводы, он тут же набросился на Гурьева:
– Эх, юноша. Как же вы могли допустить такое безобразие?!
– Никто не идеален, мистер Милрайс. Но я принял меры к тому, чтобы это не могло повториться. А кстати, откуда такая замечательная фамилия? Похожа на сефардскую. Не имеет, случайно, отношения к португальской валюте[14]?
– А вы откуда знаете?! Вы что, еврей?!? - изумился Милрайс.
– Самую чуточку, - улыбнулся Гурьев. - Тоже обожаю задавать вопросы вместо того, чтобы на них отвечать.
– Ну, если только в этом смысле, - успокоился старик. - А вообще запомните, юноша: евреем нельзя быть "чуточку" - или да, или нет! Поверьте, это гораздо хуже, чем беременность. Ребёнок родится и оставит мамочку саму себе, а еврей внутри вас - сдохнет, но не отпустит! Уж поверьте, я это отлично знаю.