- Я русский, Рэйчел, – вздохнул Гурьев.
- Не может быть, – её улыбка сделалась растерянной. – Вы не похожи на русского.
- Почему? – он впервые позволил себе улыбнуться за всё это время.
- Потому что русские мужчины, даже получившие светское воспитание, бесчувственны и инфантильны. Они неспособны сопереживать, особенно женщине, которая всегда – объект вожделения, в лучшем случае – предмет страсти. А вы… Вчера ночью… Вы совсем другой.
- Откуда вы знаете?
- Я чувствую, – просто сказала она.
- Вам доводилось встречать русских?
- И немало, – кивнула она. – В Лондоне. И в Париже.
- Я думаю, вы просто не застали русских в старые добрые времена, Рэйчел. В этом всё дело. И даже влюблённые в вас русские ведут себя так же?
- Господь уберёг меня от русских любовников, – фыркнула Рэйчел. – Мужчин, которые могут сделать мне больно, даже нечаянно, я держу на значительном расстоянии. Что это вы так ухмыляетесь?!
- Потому что вы выдаёте желаемое за действительное, Рэйчел.
- Какой вы проницательный, – сказала она после паузы. – Ещё один аргумент против вашего утверждения. Я не понимаю, какой резон для вас в том, чтобы выдавать себя за русского?
- Только один. Я действительно русский.
- Я вам не верю.
- Ваше право, – он пожал плечами. – Ещё менее резонно мне выдумывать для вас несуществующие истории.
- Что это за странный браслет?
- Это? – он посмотрел на браслет, потом снова на Рэйчел: – Это память об отце.
- Покажите.
Поколебавшись немного, он протянул руку Рэйчел. Она удивилась:
- Вы не можете его снять?!
- Он не снимается. Это одно из условий обладания им.
На самом деле Гурьев мог, конечно же, снять браслет, – для этого ему достаточно было выщелкнуть из сустава большой палец и мизинец. Он просто никогда этого не делал. Не собирался делать и сейчас. Даже ради неё. Только вот её прикосновение так обожгло Гурьева, – он еле устоял, чтобы не вздрогнуть.
Рэйчел, сосредоточенно согнав брови домиком, рассматривала надпись на браслете, и… Гурьев опешил: она, – она шевелила губами! А в следующий миг…
- Погибаю, но не сдаюсь, – тихо, но отчётливо проговорила Рэйчел и подняла на Гурьева ошеломлённый взгляд сделавшихся бездонными и чёрными глаз. – Погибаю, но не сдаюсь. Это… немыслимо. Немыслимо!
Гурьев уже знал, что она заговорит по-русски. Всё равно, – от его спокойствия и выдержки даже следа не осталось, – внутри. Конечно, внутри. Только желваки на мгновение вздыбили кожу на его щеках:
- Как это приятно – встретить соотечественницу так далеко и так случайно.
- Моя мать русская, – медленно произнесла Рэйчел. Только вспыхнувший румянец на лбу и щеках выдавал её волнение. И заалевшие мочки ушей. В ней было столько жизни, что он залюбовался ею, овладевая уже собой. Несмотря на потрясающую хрупкость, почти прозрачность, – столько жизни. И страсти, подумал он. Наверное. Не может быть! Она тоже опомнилась и снова вернулась к английскому, бывшему для неё, конечно же, куда привычнее русского: – Мама много внимания уделяла тому, чтобы я знала язык. Погибаю, но не сдаюсь, – Рэйчел вздохнула. – Вы действительно русский. Немыслимо!
Ну, это действительно немыслимо, подумал Гурьев, ужасаясь едва ли не до дрожи в коленках и чувствуя, как помчались по спине тысячи ледяных мурашек. Вот только такого расклада мне ещё не хватало. А почему я так радуюсь-то, интересно?!
- Кто он был?
- Моряк. Капитан миноносца. Название вам ничего не скажет, – Гурьев улыбнулся. – Погиб в пятнадцатом.
- Мне очень жаль. Простите.