– Вадим Викентьевич, – Рэйчел укоризненно покачала головой.
– Нет, нет, – заторопился Осоргин и поморщился от неловкости. – Я же не в том смысле. Мои люди совсем для других задач обучены и предназначены. Это же как шпагой деревья рубить… я просто не имею такого права. Да и потом – насильно мил не будешь, как говорится. Если сам Владимир Евгеньевич не может своих соплеменников перед лицом такой опасности, – Осоргин замялся, подыскивая нужное слово, – уговорить, то где уж намто?!
Да, подумала Рэйчел, это правда. Она вспомнила свою встречу с раввинами из Польши, Чехословакии, Румынии и Венгрии – здесь, в Лондоне, в мае тридцать восьмого, за пять месяцев до «Хрустальной ночи». С каким недоверием, с какой враждебностью смотрели на неё эти люди, от которых зависело очень много. Невероятно много. Она улыбнулась чуть заметно, вспомнив, как недоверие сменилось недоумением, когда она объяснила, почему и зачем просила их всех приехать сюда. Когда сказала: есть только один способ жить в ладу с самим собой. Это значит – обращаться с другими так, как хочешь, чтобы обращались с тобой. И делать именно то, что должен, – для того, чтобы случилось, чему суждено. В этих словах – вся правда этого мира. Тому, что без долга и чести ничего не имеет смысла на этой земле, – под этим небом, под этим солнцем, – можно научиться только от мужчин, подумала она, закрывая глаза. Она улыбнулась ещё раз, припомнив, как недоумение на лицах этих людей сменилось совершеннейшим изумлением, когда она сказала: мне всё равно, хороши или плохи евреи. Меня интересует лишь одно: насколько плоха или хороша я – как человек, как женщина и как христианка. И что я должна сделать для того, чтобы случилось то, чему суждено – на самом деле, а не задуманное какимито извергами, вообразившими себя богами. И что должны сделать для этого вы – точно так же, как и все остальные.
Рэйчел встрепенулась, снова услышав голос Осоргина:
– Плохо, что мы очень часто плетёмся в хвосте у событий. Взаимодействие с разведкой очень непросто складывается – не смотря на всё, что мы для них делаем, да и своих людей в Рейхе у меня практически нет, можно сказать… Извините, миледи. Я вас перебил.
– Ничего, ничего, Вадим Викентьевич. Мне очень важно знать ваше настроение, поэтому не стесняйтесь. Так как насчёт коридора? У вас ведь есть план, не правда ли?
– Есть, – кивнул Осоргин. – Мы ведь не первый день готовимся.
– Я помню, – кивнула Рэйчел, – кажется, вы были вполне удовлетворены результатами.
– Да. Как и генерал Матюшин. Конечно, «Бейтар» – не настоящая армия, но… Они ничего, – он вдруг улыбнулся. – Понятливые. Может, и выйдет из них со временем толк. Есть план, разумеется. Но всё же не от нас, на самомто деле, зависит.
– Я понимаю. Увы, – Рэйчел посмотрела в окно. – Если бы всё зависело только от вас, мне не о чем было бы волноваться.
– Ситуация не внушает мне оптимизма, миледи.
– Я слушаю, Вадим Викентьевич.
– Британия не располагает скольконибудь серьёзной сухопутной армией, готовой выступить на континенте. Это очевидно любому, кто хоть немного интересуется проблемой.
– Французы?
– Там нет ни одного серьёзного военного специалиста, понимающего стратегию глубокой операции, так блестяще разработанную в России и так превосходно применяемую гитлеровцами.
– Сколько, повашему, продержится Варшава?
– Если это продлится хотя бы до начала ноября, миледи, можно считать такой прогноз наилучшим. Но… сомневаюсь.
– Получается, времени у нас нет вообще.
– Да, миледи. Получается, так.
– Пессимистический прогноз?
– Две недели.
– О, Господи! Мы же не успеем!
– В условиях немецкой оккупации мы, разумеется, действовать не сможем. Это исключено.
– Я понимаю, – Рэйчел прикрыла ладонью глаза. – Господи, услышь наши молитвы… Да, ради всего святого, не забудьте сообщить всё Сигэрусама. [18]Я так понимаю, что должна теперь докладывать вам свой маршрут?
– Маршрутом займутся офицеры, – Осоргин вздохнул. – Просто сообщите ваше расписание, миледи. Мне кажется, вы слишком много думаете о второстепенных задачах.
– Никто ничего не должен заподозрить. Это и есть самая что ни на есть первостепенная задача.
– Хорошо, миледи. Куда вы направляетесь сейчас?
– Сейчас – в Мероув Парк, – Рэйчел зябко повела плечами. – Пожалуйста, сообщите Тэдди, я должна срочно с ним переговорить. Потом, в зависимости от того, как сложится, придётся, вероятно, навестить Их Величеств. Не уверена, что они смогут меня сегодня принять, но попробовать необходимо… Если не сегодня, то, в крайнем случае, завтра. Доктор Вейцман?
– Его доставят к вам, миледи. Это улажено.
– И не забудьте о профсоюзах. Они – один из ключевых элементов.
– Да, леди Рэйчел.
– Тогда послезавтра – первый лорд Адмиралтейства. Вероятно. Всё будет ясно после беседы с Его Величеством.
– Я распоряжусь подготовить материалы для встречи с Его Величеством, – наклонил голову Осоргин. – Это всё?
– Пока – да.
– Ещё какиенибудь поручения или пожелания?
Рэйчел замялась. Помолчав несколько секунд, она встала и опять шагнула к окну. И так, сцепив на животе побелевшие пальцы и стоя спиной к Осоргину, что позволяла себе лишь в однойединственной ситуации, спросила преувеличенно спокойно, даже бесцветно:
– Какиенибудь новости от… него, Вадим Викентьевич?
– Никаких, миледи, – отрицательно качнул головой Осоргин. – Пока – никаких. С Москвой мы поддерживаем контакт в обычном режиме. Поступающие сведения касаются почти исключительно внутреннего положения в России, миледи. Мы внимательно изучаем данные, ничего особенно интересного непосредственно для вас и для работы банка там – пока – не происходит.
– Но что же? Неужели ничего не меняется в России? – без улыбки спросила Рэйчел, поворачиваясь лицом к Осоргину.
– Конечно, меняется. Меняется многое, многое, сразу и везде. Очень многое, но в то же время – не всегда и не совсем так, как мы ожидали, и как нам хотелось бы. Но ведь так всё и должно происходить, совершенно в соответствии с планами, – Осоргин хрустнул пальцами, и, увидев, как поморщилась Рэйчел, смешался. – Простите.
– Ничего, ничего, – поспешно сказала Рэйчел. – Я иногда думаю о том, что чувствовала бы я, оставшись без Родины, без всего, что мне дорого, без Вас, без Тэдди, потеряв всё на свете, вынужденная бежать куданибудь в Рейкьявик и сидеть там, не в силах ничего предпринять…
– Это не так уж и фантастично, миледи, – усмехнулся Осоргин. – Это ещё вполне может произойти.
– Он уехал, чтобы этого не случилось. Вы ведь знаете это, так же, как и я, – грустно сказала Рэйчел. – Чтобы этого больше нигде, никогда не случалось!
– Вы верите, что у нас это получится? – тихо спросил Осоргин и стиснул зубы.
– Я верю. И вы должны верить, мой дорогой капитан, – Рэйчел вскинула голову. – Только так мы можем чтото сделать. Все вместе. Только так у нас появится шанс снова увидеть его здесь. С нами.
Она никогда не думает о себе, вздохнул Осоргин. Почти никогда. Или о нём, или о брате. О нас всех, о работе, о банке. И снова о нём, – все эти годы. И этот взгляд, – внутрь себя, и свет изнутри, такой свет! Заработав миллионы фунтов, каждый день находясь среди мужчин, которые… Она всё время думает о нём. Всё время. Конечно, если бы не он, ничего этого не было бы. И меня бы не было. Господи Иисусе, как ты посмел оставить её, мерзавец?!. Да, да, я знаю. Ты не мог поступить иначе. Ты уехал, чтобы защитить её, – и всех нас. Если бы не эта тряпка на троне сначала и не эта толпа вурдалаков в Кремле потом, у меня могла бы быть такая дочь, замирая от ярости, подумал Осоргин. Или такой сын! Толпа вурдалаков, русских и нерусских. Нуну, – а разве не русские столетиями торговали русскими, словно скотом? Разве не русские жгли за это русских, вешая и швыряя на вилы грудных младенцев?! Мы сами себя ненавидим. Что же удивительного в том, что случилось с нами, если мы сами так ненавидим друг друга?! Это же он сказал тогда, – Всевышний рассеял евреев не за грехи прелюбодеяния и мздоимства, а за грех беспричинной ненависти. И с нами Он поступил так же, только рассеял лишь толику нас. Может быть, чтобы когданибудь собрать нас снова. Господи, пусть у него получится. Прости нас, Господи. Мы опомнимся. Мы опомнимся и передавим всю эту нечисть. Клянусь Тебе, Господи. Прости нас. Прости Россию, Господи!