– Можно.
– Гур.
– Что?!
– Опять я угадала, – Даша посмотрела на Гурьева, как показалось ему, снисходительно. И улыбнулась.
– Угадала, – он смотрел на неё так, словно видел впервые. – Угадала ты, Даша.
А, всё равно, махнул он мысленно рукой. Всё равно через два дня вся школа будет его так называть. Ничего не попишешь. А там – и весь город. Пророчество.
– Я всегда угадываю, – она пожала плечами так, словно речь шла о чёмто безнадёжно обыденном и скучном, как тетрадь в линеечку. – Идём?
Они дошли до его скалы, потом, одевшись, быстро дошлёпали до пляжа, вместе поднялись в будку спасателя.
– Чердынцева?! – Огромный, похожий на боцмана пиратского галеона – только без повязки на глазу – мужичище вытаращился на них, переводя взгляд удивительно ясных, детских какихто, глаз с Гурьева на Дашу. Лицо у него тоже было такое открытое, детское – просто читай, не хочу. – Заходи, кума, любуйся… Ты чего?!
Проклятые маленькие города, подумал Гурьев. Ненавижу.
– Познакомьтесь, Денис Андреевич, – Даша вздохнула и виновато посмотрела на Гурьева. – Это Денис Андреевич Шульгин, наш учитель физкультуры. А это…
Гурьев пожал веслообразную лапищу:
– Перекись, вата есть? Надо царапину обработать.
– А что случилосьто?!
– А не надо вопросов, – покачал головой Гурьев. – Сами справитесь, или помочь?
– Справимся, товарищ Гурьев.
Кажется, в голосе Шульгина прозвучало чтото вроде обиды. Вот это напрасно, подумал он. Напрасно я так с ним. Правильный мужик. Пригодится. Для дела – и вообще, пригодится.
– У тебя рубашка есть? – гораздо мягче спросил Гурьев и улыбнулся – своей нормальной улыбкой, против которой не было защиты ни у кого, никогда. – Ты посмотри, в каком я виде. Люди сейчас разбегаться начнут.
– Да нормально всё, – заговорщически усмехнулся Шульгин. – Щас.
– Спасибо, – надевая великоватую рубаху, от всего сердца поблагодарил Гурьев. – Я за таксомотором сбегаю, а вы тут полевой лазарет пока разверните. Салют.
– Ну?! – повернулся к девушке Шульгин, когда хлипкая дверца будки затворилась за Гурьевым. – Рассказывай, быстро!
– Не могу, – покачала головой Даша. – Я честное слово дала.
– Садись, – мрачно кивнул Шульгин. – Ишь, ты. Честное слово. Эх, Чердынцева, Чердынцева. Одни хлопоты с тобой!
Гурьев возвратился через десять минут:
– Всё, едем. Денис Андреич, дай одеяло какоенибудь, я завтра верну.
Шульгин хмыкнул довольно – судя по всему, скорый переход от официоза к неформальному сотрудничеству ему импонировал. Он вытянул из сундука позади себя и протянул Гурьеву требуемое:
– Только не забудь. Имуществото казённое, Яков Кириллович, сам понимаешь.
– Не забуду. Бывай.
Набрасывая на плечи девушки одеяло, Гурьев недовольно проворчал:
– Идём быстренько, на нас смотрят. Терпеть не могу привлекать внимание.
Даша, коротко взглянув на Гурьева, улыбнулась, – опять эта снисходительная улыбка, подумал он, – и пошла вперёд. Как она ангельски соблазнительно выглядит в этом жутком одеяле, мысленно вздохнул Гурьев. Господи. Рэйчел.
Возле дома Чердынцевых такси остановилось. Быстро оценив картину – небольшая, чисто выбеленная хата в южнорусском стиле, невысокий штакетник забора, калитка с крючочком от честных людей и крошечный палисад, – Гурьев понял: нет. Так не пойдёт. Он спросил:
– Когда отец вернётся?
– В октябре. Точно я не знаю – это военная тайна. Я вас сразу же познакомлю. Он немножко будет ревновать сначала, но ты не пугайся, ладно?
– Я попробую, – усмехнулся Гурьев. – Ты как с хозяйством одна управляешься?
– Соседи помогают, если что. Да у нас и нет никакого особенного хозяйства. Справляюсь. Я привыкла.
Вот обормот, сердито подумал о Чердынцеве Гурьев. Разве можно ребёнка так мучить?! Ну, я тебе вправлю мозги, мореход, дай только тебя дождаться. Ох, вправлю.
– Теперь слушай, – ласково сказал Гурьев. – У меня времени – ну, просто уже минус час. Давай быстренько переодевайся – и назад в машину.
– Зачем?! – у Даши глаза стали круглыекруглые.
– За Денисом Андреевичем съездим. Побудет с тобой до вечера, а там я придумаю чтонибудь.
– Гур…
– Всё, всё. Это приказ.
– Почему?!
– У приказа есть место действия и срок исполнения. Ответа на вопрос «почему» ни один приказ никогда не содержал – и не будет. Дочери военного моряка полагается это знать.
– Да, я быстро, – девушка выскользнула из автомобиля и скрылась за калиткой.
– Мотор не глуши, – буркнул Гурьев таксисту, оторопело озиравшему всю сцену. – Сейчас поедем.
Через несколько минут Даша появилась снова, быстренько уселась на сиденье и протянула Гурьеву аккуратно сложенную и отутюженную рубаху и свёрнутое скаткой одеяло. Чистюля, подумал Гурьев. Чистюля и аккуратистка. Отличница. Совсем, как Рэйчел. Какаято непонятная, абсолютно безосновательная, беспочвенная радость клокотала в нём, бурлила, как пузырьки воздуха в кипящей воде. Неужто у неё и утюг под парами стоит?! Господи, подумал Гурьев, да что же это такое?!
– Трогай, – проворчал Гурьев шофёру, натягивая свою рубашку, приятно щекочущую кожу теплом.
– Гур… А что случилось?
Гурьев приподнял бровь и указал глазами на шофёра. Даша быстро кивнула и отодвинулась вглубь сиденья.
* * *
Шульгин, кажется, не столько удивился, сколько обрадовался:
– Здорово! Зайдёшь? У меня есть как раз согревающего по…
– Я не зайду, а ты выйдешь, Денис, – тихо произнёс Гурьев. – Сколько до конца рабочего дня?
– Час ещё…
– Снимаю с дежурства. Вперёд.
– А…
– По дороге.
Выслушав короткий отчёт о событиях, Шульгин почесал то место, где когдато росла буйная шевелюра, а теперь имелась гладкая и загорелая до черноты лысина:
– Ничего не понимаю… Это ж не ребёнок, а чистое золото!
– А я о чём. У меня, Денис есть интуиция. Она у меня большая. Большаяпребольшая. И она мне уже битый час твердит: всё это неспроста и очень, очень чревато. Поэтому я сейчас отправляюсь к вашей Завадской на рекогносцировку, а ты бдишь около Дарьи, аки пес цепной. Если что – бей и не думай. Думать и отвечать за всё буду я.
Шульгин сплюнул и длинно, громко, эмоционально и обстоятельно поведал Гурьеву подробности родословной живой силы вероятного противника. Гурьев догадался, что в основу исследования лёг целый ряд весьма рискованных допущений и смелых гипотез о степенях родства и некоторых малоизвестных науке подробностях анатомии мифологических существ – персонажей народного фольклора, – но форма, форма! Поэт, вздохнул Гурьев. Мне опять повезло.
– Ты иссяк? – поинтересовался Гурьев, когда Шульгин сделал паузу для забора воздуха.
– Да ты что?!? – оскорбился Шульгин. – Да это ж так, разминка! Щас я…
– Стопмашина. С этой минуты – такие слова произносятся про себя. А лучше – вообще не произносятся. Постепенно изымаются из обращения. Знаешь, откуда матюги взялись?
– Знаю. От татар.
– Сам ты от злых татаровей, – беззлобно усмехнулся Гурьев. – Матерщина – матерные слова – это проклятия, имена бесов. И человек, произносящий эти слова, особенно – попусту, автоматически призывает этих бесов на себя, своих детей и свой род. Материться – значит уничтожать разум и здоровье. Как своё, так и тех, кто эти ругательства слышит. Матерщина, Денис – это оружие. Страшное оружие. А оружие вынимают, чтобы убить. Вот, например, приходят наши красавцы за девочкой, – а тут вылетает изза острова на стрежень товарищ Шульгин, и: татата! татата! татата! Это есть боевое применение тонкого инструмента. И мне нравится. Как ты выражаешься: приходи, кума, любуйся. Так что – язычокто прикуси до поры. Вопросы?
– Так ты – это?! – обалдело уставился на него Шульгин. – Правда, учитель, что ли?!
Сталиноморск. 28 августа 1940
Оставив Дашу с физруком и строгонастрого наказав звонить, в случае чего, Завадской – телефон Чердынцеву полагался по служебной надобности – Гурьев, хотя и с опозданием на целых десять минут, всё же угодил на званый обед.
Завадская провела Гурьева в комнату. Пушистая полосатая кошка выпрямилась при его появлении на диване и удивлённо сощурила на гостя зелёносерые глаза с вертикальными щёлкамизрачками, – яркое солнце широким потоком света заливало комнату через большое окно в шесть стёкол. Прочитав кошкины нехитрые мысли, Гурьев улыбнулся. Мурка, успокоенная его «поглаживанием», опять улеглась, мгновенно свернулась калачиком и затарахтела довольно и мирно. Кажется, хозяйка не придала значения эволюциям своей любимицы. Ну, это и к лучшему, подумал Гурьев. И улыбнулся снова.