– Садитесь прямо к столу, голубчик, Вы как раз вовремя! И чувствуйте себя, как дома.
Гурьев не ошибся в своих предположениях – кормить его собирались на убой. Пища, которой вынужденно наталкивались большинство соотечественников, вызывала у него сложную палитру эмоций. С продуктами в родных пенатах дело обстояло прескверно, а уж о поддержании привычной с детства морской диеты не следовало и мечтать. В общемто, всё это было отнюдь не смертельно. Давно, ещё совсем подростком, он научился спокойно есть всё, что в принципе съедобно, даже то, от чего любого другого неделю тошнило бы желчью. Но – превращение этого в пищу требовало ресурсов организма, которые можно было направить на куда более важные и полезные участки работы. Коечто начало в этом направлении меняться только в последние года полтора, но медленно. Очень медленно. Я же не могу браться за всё и всё тащить на себе, грустно подумал Гурьев. В цековский распределитель он старался заглядывать как можно реже, тем более что и там ассортимент товаров отнюдь не соответствовал его предпочтениям. И в гости избегал поэтому ходить без крайней на то надобности. Вот разве как сейчас.
Гурьев прикинулся – и весьма правдоподобно – наповал сражённым кулинарными ухищрениями хозяйки, и даже попросил добавки, ввергнув Завадскую в совершенно лирическое расположение духа, чем и не преминул воспользоваться незамедлительно. Отодвинув тарелку и вытерев губы мягкой, ненакрахмаленной – что тоже было приятно – салфеткой, он улыбнулся со всей обворожительностью, на которую был способен:
– Дражайшая Анна Ивановна. Хочу вас попросить рассказать мне об одном человеке.
– О ком же?
– О Даше Чердынцевой.
– О, Господи! Что случилось?!
– А разве обязательно должно было чтото случиться? – Гурьев сделал большие глаза.
Глазоньки вышли что надо, но Завадскую не такто легко было провести на мякине:
– С этой чертовкой постоянно чтото случается, не ребёнок, а сущее наказание, кошмар! Рассказывайте сейчас же!
– Да ничего не случилось, Анна Ивановна, оставьте, право слово. Просто случайно познакомились на пляже.
– Не лгите. Она не ходит на пляж. Или прыгает со скалы под крепостью, или забирается с книжкой в такую глухомань, что… Нука, рассказывайте быстро!
О, вот это я не учёл, подумал сердито Гурьев. Да что это такое со мной сегодня?! Лопухнулся, как последний салажонок. Протух, можно сказать. Ладно.
– Ничего страшного, повторяю, не случилось. Мы действительно случайно познакомились. Я тоже решил прыгнуть со скалы.
И прыгнул, подумал он. Действительно, прыжок со скалы. Смешно. Обхохочешься.
– Вы хорошо плаваете?
– Не жалуюсь.
– Надеюсь, она была в купальном костюме, – проворчала Завадская, косясь на Гурьева всё ещё с явным подозрением.
– Да, – он позволил себе улыбнуться. – Всё было предельно целомудренно. Даже скучно.
– Слушайте, вы!
– Я пытаюсь вас слушать, Анна Ивановна, – Гурьев наклонил набок голову. – Но вы же не рассказываете, мне приходиться разогревать вас репризами.
Завадская, помолчав несколько секунд, вздохнула:
– Очень, очень талантливая девочка. Просто невероятно одарённая. Вся, как обнажённый нерв. И, как все талантливые люди, чудовищно своенравная и неровная. Без матери, отец вечно болтается в море, женщины приходят и уходят. Она вам чтонибудь рассказывала о нём?
– Не так чтобы уж очень много. Но звание и должность мне уже известны. Он что, не женат?
– Ну, дождётесь от Чердынцева женитьбы! Анна, его жена, Дашина мать, умерла от родильной горячки. Он остался с недельной девочкой на руках. Один. Другой бы… Ну, вы же понимаете, Яков Кириллыч!
– Понимаю. Хотя вряд ли до конца. Сколько лет ему было?
– Двадцать четыре.
– О.
– Да, голубчик. Вот такой человек.
– Вы его хорошо знаете?
– Я всех в этом городе знаю, – вздохнула Завадская.
– Он уже адмиралом должен быть.
– Чердынцев?! Адмиралом?! Ни за что. Умрёт капитаном эсминца. Если не спишут на берег.
– Пьёт? – нахмурился Гурьев.
– Ну, не больше прочих. Не в этом дело. Начальство – ни в грош не ставит.
– Но матросы у него – как у Христа за пазухой, – улыбнулся Гурьев.
– Вам, конечно, хорошо знаком подобный тип.
– Я сам такой.
– Я обратила внимание.
– А про Анну? Чтонибудь, поподробнее?
– Не могу, к сожалению, – Завадская вздохнула и бросила рассеянный взгляд на кошку, попрежнему с царственным видом восседавшую на подоконнике. – Об Анне я действительно ничего не знаю. Михаил появился здесь с нею вместе в двадцать втором, и кто она, и откуда – я не знаю. Я думаю, как это ни ужасно, что… Вы понимаете?
– Понимаю, – подтвердил Гурьев, чувствуя, как стекленеет его улыбка. И что он, чёрт подери, ничего не может с этим поделать.
Спокойно, спокойно, сказал он себе. Спокойно. Ещё ничего не ясно. Мало ли бывает совпадений? Случайностей? Просто похожих людей, наконец? Бутафорим дальше. Завадская ничего не заметила. Не могла заметить, не тот уровень подготовки, как уже было отмечено. Он поудобнее уселся на стуле, потрогал подстаканник за витую серебряную ручку, чуть шевельнул бровями, улыбнулся естественнее:
– Да. Так что же Даша?
– Что Даша? Даша пишет стихи, поёт, как сивилла, танцует, рисует… Проще сказать, чего она не умеет, чем перечислить её таланты.
– И чего же она не умеет?
– Подчиняться. Максимализм и бескомпромиссность на таком уровне, – только попробуйте не соответствовать! Уничтожит презрением. Ужас, а не девочка.
– Это не ужас, Анна Ивановна, – Гурьев улыбнулся отчаянно. – Это просто прелесть, что такое.
– Не вздумайте, голубчик. Даже не смейте думать об этом, – Завадская выпрямилась на стуле. – Иначе…
– Не волнуйтесь, Анна Ивановна. Всё будет в цвет.
– Что? Как?
– Это такой московский жаргон, – пояснил Гурьев. – Означает, что я полностью осознаю всю серьёзность ситуации. Не переживайте понапрасну.
– Понапрасну не стану. А вы не подайте повода.
– Нет. Не подам.
– Дада, разумеется. Холостой столичный красавец с байронической грустью в глазах. Так я вам и поверила. И откуда вы только свалились на мою голову?!
– С неба, Анна Ивановна. С неба. А если я сказал, это значит – я сказал. Мы уже выяснили отношения.
– У вас есть ктото? В Москве? – быстро спросила Завадская. – Она приедет?
– Трудный вопрос, – восково улыбнулся Гурьев. – Надежда – верная сестра, как говаривал наш классик Александр Сергеевич.
– Ну, хорошо, хорошо, голубчик, я не буду лезть, вы уж простите. Я просто беспокоюсь!
А ято как беспокоюсь, подумал Гурьев.
– Слово, Анна Ивановна.
– Хотя бы до следующего лета. Пожалуйста.
– Да что это вы, в самомто деле, – Гурьев приподнял правую бровь. – Она же ребёнок ещё!
– Ох, нет, – почти простонала Завадская, – ох, да нет же, голубчик, Яков Кириллыч, она совсем женщина! Вы думаете, я не понимаю ничего?!
– Так и я ведь понимаю – поверьте, ничуть не хуже.
– Ох, не знаю, не знаю!
– Я знаю. А что там за история с географией?
– Откуда вам известно?! – подозрительно нахмурилась Завадская.
– Мы случайно выяснили, что в табеле у нашего сокровища сплошные пятёрки – кроме географии. И прозвучала сакраментальная фраза – это личное. Остальное не составляет труда продедуктировать.
– Я не хотела бы сейчас в это углубляться. Это… Ничего серьёзного. Ну, почти.
– Почти? – оводом впился Гурьев. – Ага, как интересно. Дальше, пожалуйста.
– Яков Кириллович, я не собираюсь вам всё прямо сейчас рассказывать. Вопервых, совершенно не желаю портить настроение ни вам, ни себе!