На зов появился здоровенный, как заправский биндюжник, парень в рубахе навыпуск, со встрепанными волосьями. Увидев гостей, сноровисто заправился, пригладил ладонью причёску:
– Здрассьте, ребе. Чего звали, татэ?
– Присядь, – кивнул дядька. – Поговори с человеком. Да не вертись, как угорь. Понял?
– Чего не понять, – парень подошёл к столу, отставил табурет, сел. – Можно и поговорить, если надо. Спрашивайте.
Раввин кивнул, и Гурьев, прищурившись, спросил:
– Тебе такая фамилия – Чердынцев – знакома?
– Ааа, – криво усмехнулся парень, – Моряк, с печки бряк…
– Говори, что спрашивают, – хмуро проворчал дядька, не глядя на парня.
– Так что там с ним за бодяга такая, Борух?
– Моряк Ферзю третью весну подряд весь гешефт [80]портит. Да и раньше бывало. Вот Ферзь на него и осерчал.
– Это он сам себе такую погонялу замастырил? – улыбнулся Гурьев.
Я попал в яблочко, подумал Гурьев. В яблочко. В самое оно. Ах, ты ж…
Дядька выругался – сначала на идиш, потом порусски. И посмотрел на сына:
– Иди досыпай, охламон. Без тебя дотолкуем, – Когда парень скрылся, тяжело посмотрел на Гурьева, покачал головой: – Не вяжись ты с этим дерьмом, реб Янкель. Ферзь… Дрянь мужик, одним словом. Я давно от дел отошёл, а этот… Парня мне испохабит, еле держу вот, сам видишь, – дядька вздохнул, пожевал густую бороду. – Я вижу, ты хлопец с понятием, я уважение понимаю. Как своему говорю – не вяжись. Пускай Ферзь с моряком свои дела сам крутит. Он тебе кто, гой этот?
– Гой, не гой, – не в этом суть, дядя Арон, – Гурьев посмотрел на хозяина, потом на раввина. – Если бы твой знакомец с Чердынцевым разборки клеил, я бы, может, и не впрягся. Но он, похоже, на дочку его нацелился. А это, дядя Арон, никуда не годится.
– Я же говорю – дрянь мужик, – почернел ещё больше хозяин. – Не вор, не фрайер, так – приблуда невнятная. А жизнь отнять – это ему как покашлять. Не суйся, реб Янкель. Беды не оберёшься.
Вот и весь детектив, подумал Гурьев. Неужели весь?! Если это всё, если больше ничего нет, только чулки и помадки – это просто счастье. Чистое, ничем не замутнённое, настоящее счастье. Только я в это не верю.
– Дядя Арон, я понял. За заботу твою спасибо сердечное. Но девочку я в обиду не дам – ни Ферзю, ни кому другому. Уж извини. Если можешь – помоги. Нет – не обижусь. – И добавил, словно невзначай: – У тебя у самого три невесты рядком.
Хозяин крякнул:
– Ох, силён, Янкеле. Кто ж ты таков, чтоб с Ферзём тягаться?!
– Я не ряжусь с ним тягаться, дядя Арон. Мне потолковать с ним требуется, а там увидим, что прорежется.
– Что тебе до этой девки за дело?!
– Это мой ребёнок, дядя Арон. Я за неё отвечаю.
– У неё отец есть. Пускай он думает.
– Её отец службу несёт, дядя Арон. Есть такая профессия, называется – Родину защищать. Он по полгода в море, а за девочкой присмотреть некому понастоящему. Матери она и не видела даже, а мачеху в дом привести… Такой человек. Что они с Ферзём там не поделили – действительно не моё дело. А девочка – моё.
– Ну, гляди, – вздохнул дядька. – Свести я вас сведу, но за тебя не подпишусь. Как и за моряка твоего. У меня своих, за кого подписаться – полный дом. Сам видел.
– В этом нужды не имеется, дядя Арон. Спасибо.
– После благодарить будешь, – проскрипел дядька, – если жив останешься. Откуда ты? С Украины? С Подольщины?
– Дед мой из Слонима родом, дядя Арон. А я в Петербурге родился. И где только не жил, – Гурьев усмехнулся.
– Оно и видно, – посмотрел на раввина хозяин. – Вы простите, ребе, я вам даже стакан чаю не предложил.
– Ничего, реб Арон, – раввин покачал головой. – Даст Бог, напьёмся мы ещё с тобой чаю.
– Я пришлю Дину, когда всё улажу, ребе. Тянуть не буду, не волнуйтесь.
– Спасибо тебе, реб Арон. Нам пора, – раввин поднялся, следом поднялся и Гурьев.
– Что за отношения у тебя с этой девочкой, реб Янкель? – с беспокойством спросил раввин, когда они вышли за ворота. – Сколько ей лет?
– Нет, ребе, – вздохнул Гурьев, – это другое. Правда. Я мало чего боюсь, и ещё меньше вещей на свете, которых я мог бы стесняться. Тот мужчина, которого она полюбит, будет счастлив до последнего своего дня на земле. Солдат в её руках станет маршалом, а паж – королём. Просто она ещё девочка, и я должен её защитить. Вот и всё.
– Но тебе хочется её защищать.
– Я всегда хочу то, что должен, ребе, – спокойно улыбнулся Гурьев. – И могу, как правило. Хотеть и мочь то, что должен – разве бывает чтонибудь лучше этого, не в этом ли счастье, реб Ицхок?
Сталиноморск. 6 сентября 1940
Утром к Гурьеву на урок просунулась озабоченная физиономия Шульгина. Гурьев извинился перед детьми, вышел в коридор:
– Что, боцман? Новости котелок распирают? Ты посвисти, сбрось давление, – он улыбнулся.
– Язва ты, командир, – Шульгин сделал вид, что обиделся.
– Говори, – кивнул Гурьев.
– Покалякал я кое с кем.
– Вижу, – Гурьев укоризненно покачал головой. – Рожа опухла, как будто ты неделю не просыхал. Будешь так надираться, спишу вчистую на берег.
– Кириллыч! Я ж для дела!
– Ясно. Давай на перемене, я к тебе загляну.
– Это не шутки, – нахмурился Денис.
– Я знаю, – Гурьев посмотрел на часы. – Восемнадцать минут не сделают погоды.
– Хрен с тобой, железный Феликс, – проворчал Шульгин и поплёлся в спортзал, загребая ступнями.
Вот чёрт косолапый, с нежностью подумал Гурьев. Сделаю я из тебя борца и деятеля, сделаю, уж не обессудь, дорогой.
На перемене он, как и обещал, объявился у Шульгинской каморочки на пороге:
– Выкладывай ориентировку, боцман.
– Что это за агрегаты тут поставили? Твои?
– После, Денис. Давай по делу.
– В общем, так. Есть тут такой тип, Ферзём кличут, – Шульгин помял рукой подбородок, посопел. – Я его не знаю, но слышал про него много. И ничего хорошего. Он местными контрабандистами заправляет. По всему берегу, почитай.
– Дальше, – кивнул Гурьев.
– Чердынцев несколько раз его шаланды тряс и пограничникам передавал. Получал за это тумаков от начальства, что не своим делом занят. Ты командир рабочекрестьянского красного флота, а не милиция, ну, всё такое… А последний раз эти су… бл… в общем, из ракетницы в него пальнули, прямо по мостику.
– Ничего себе, – изумился Гурьев. – Что тут у вас за дела творятся?!
– Вот и я говорю. Ну, мужик озверел, понятное дело, и врезал им из ДК [81]чуть пониже ватерлинии. А там товару весёлого всякого было на немеряные тыщи.
– Значет, Чердынцев у нас – вольный охотник?
– Да какой там, – отмахнулся Денис. – Повольничаешь тут. Просто это Мишка, понимаешь? Едет в штаб, к комфлота, мне надо боевую подготовку на уровне держать, прошу разрешить учебные тревоги, то, это. А новый комфлота с ним прошёлся по волне, так, вроде, ничего он мужик. Вот.
– Кто – ничего мужик? – Гурьев удивился на этот раз совершенно искренне. – Октябрьский?!
– Ну. Он хоть море нюхал.
– Не знаю. Я с ним не знаком лично, это правда. Я знаю только, что он всё больше по партийной линии. А ты говоришь, не ладит Чердынцев с начальством.
– Я тебе говорю – неплохой мужик Октябрьский. Конечно, присматриваются к нему, он на флоте человек новый. Это ж ясно.
– Ну, неплохой – и на том спасибо. Отчаянный и «Неистовый». Ничего себе парочка.
– Да уж, не соскучишься! В общем, Ферзь Чердынцева приморить решил малость.
– Но не вышло.
– Ха, – довольно осклабился Денис. – Мишка – это тебе не фунт изюму! Не такой, конечно, здоровый, как ты, но если промеж глаз засветит – заходи, кума, любуйся! Опять же, при кортике и револьверте! Попробуй с ним, повоюй!
– А разве кортики не упразднены? – Гурьев снова скорчил удивлённую гримасу.
– Ну, отменитьто отменили, да ведь не отобрали. А я слышал, опять будут? И потом, это ж Чердынцев!
– Ага. Понял. Что ещё про Ферзя?
– Да ничего не известно про него толком. Страсти всякие болтают, только больше на трёп пустой похоже. Того утопил, этого зарезал. А то, говорят, серенький такой мужичонка, глаз на нём не держится… И, травят, милиция у него в корешах. Ну, это, положим, вообще фуйня полная…