Гурьев вздохнул, сел на дерматиновый диванчик, посмотрел на Шульгина, подпёр голову ладонью. Вот так детектив, подумал он. Конан Дойль с Агатой Кристи и Оппенгеймом в придачу. Вот именно сейчас. Именно сейчас мне это нужно. Моряк, с печки бряк. Знал бы ты, в какое дерьмо ты меня по самые брови вколотил. Ну, появись только, я тебе ужо устрою.
– Всё сходится, боцман.
– Что сходится?!
– Я тоже не лаптем щи хлебаю, дорогой. Сходятся наши с тобой сведения, Денис. И не нравится мне это просто до умопомрачения.
– Таааак, – Денис поскрёб всей пятернёй макушку. – И что теперь?
– Свистать всех наверх, – пожал плечами Гурьев. – Поговорить мне с этим сморчком нужно, посмотрю я ему в глазки.
– Яшка. Надо в милицию! Какие разговоры?!
– Нельзя в милицию, боцман, – Гурьев посмотрел на Шульгина и вздохнул. – Никак нельзя, поверь. И разворачивать кампанию против контрабандистов с марширующими по всему побережью войсками мне сейчас тоже не улыбается. У меня совсем, совсем другие планы, вот совершенно. Мне нужен сонный, тихий городок у моря, а не растревоженный улей. Понимаешь?
– Нет.
– Плохо. Денис, с чем ты пойдёшь в милицию? Я вчера с Иваном Ивановичем Золотопупченко ведро портвейна уговорил, он мне тото и тото нашептал? А если и в самом деле там Ферзь этот чтото мутит рядышком? Нет. Это ерунда. Придётся самим.
– Ой, Кириллыч. Бедовый ты. Как – самимто?!
– Так. Ясно. Объявляю тревогу и готовность номер один. Полный мораторий на спиртное. Я от Дарьи ни на шаг, а ты от меня. Как обычно, в общем. Вопросы после. Я пошёл, у меня ещё три урока.
Когда Денис закрыл рот, Гурьева в каморке уже не было. Он поднимался в это время по лестнице и злился так, как давно не позволял себе, если вообще когданибудь позволял. Вот и весь детектив, снова подумал он. Весь, как на ладони… Он вспомнил слова, сказанные когдато Вавиловым, – о том, чем настоящий, всамделишный розыск от книжного отличается. Тут вам не туманный Альбион, усмехнулся Гурьев. У нас не за фамильные бриллианты яд в бокал сыплют. У нас за чулки и помаду человека удавят, и здрасьтедосвиданья не скажут. А может, не только за чулки? Может, ещё чтонибудь, посерьёзнее? Ладно, подумал Гурьев. Я немножко эту публику знаю, ничего он предпринимать не будет, пока всё, что можно, обо мне не выяснит. Вот только ничего тебе не выяснить, дорогой ты мой дружочек шахматный. Потому что не твой это уровень, кто б ты там не был. Никто. Надо заканчивать этот детектив до середины месяца. Потом детектив мне будет мешать. Надо закончить. Не вор, не фрайер, приблуда невнятная. Откуда же ты взялся тут на мою голову? И – неужели так просто?!
Сталиноморск. 6 сентября 1940
Гурьев вернулся в школу, – намеревался проинструктировать Шульгина, да и с мальчишками заниматься нужно было. Но планам его не суждено было осуществиться, во всяком случае, в задуманном порядке. Завадская вцепилась в него, едва он переступил школьный порог:
– Что происходит, Яков Кириллович?! Потрудитесь объяснить!
– Голубушка Анна Ивановна, – обворожительно улыбнулся Гурьев, – многие знания умножают нашу скорбь. Поскольку мир трагически далёк от совершенства, то, чем больше узнаём мы о его устройстве, о силах и механиках, приводящих мироздание в движение, тем печальнее становятся наши думы о сущем.
– Прекратите сейчас же паясничать и заговаривать мне зубы, – зарычала Завадская, и Гурьев порадовался этому тону. – Что за тайны мадридского двора?! Что ещё за стражников вы Чердынцевой определили?! Денис Андреевич от неё ни на шаг не отходит… А сегодня?!
– Аа, – беспечно махнул рукой Гурьев, – это мы в казаковразбойников играем.
– Да?! А что делали у нас на школьном дворе Свинцов с какимито… даже не знаю, как их назвать?! Вы их тоже взяли в игру?!
Это мне не нравится, решил Гурьев. Это меня ищут. Акцию устраивать придётся? И, продолжая улыбаться, быстро поинтересовался:
– Драки не было?
– Слава Богу, обошлось.
– А ещё что за типы с этим… как вы его назвали? Свин? Цов?
– Яков Кириллович. Я понимаю, вы хотите меня успокоить. Но это, поверьте, не тот случай. Этот Свинцов – это настоящий кошмар. И он уже взрослый, ему двадцать лет. И он вотвот сядет в тюрьму. А те, кто с ним был – они уже определённо там не раз побывали. Это уголовники. Вы что?! Какие шутки?!
– А вы тут же позвонили в милицию.
– Разумеется, я позвонила в милицию. И…
– И прибывший наряд милиции убрался несолоно хлебавши.
– Яков Кириллович…
– Тридцать лет уже. Тридцать лет без малого, Анна Ивановна – и всё Яков Кириллович да Яков Кириллович. Дениса прибью.
– Мальчики и Денис Андреевич пошли провожать Дашу. Конечно, Свинцова к тому времени, как приехала милиция, уже след простыл. Вместе с этими.
Они нас выследят – ещё два, от силы три дня, подумал Гурьев. И начнут выщипывать. И начнут не с меня – с Дениса. Или прямо с Даши. Надо форсировать. Форсировать надо. Бог ты мой, как же я не хочу этим заниматься.
– Ну, тогда мне тоже пора, – Гурьев с озабоченным видом посмотрел на циферблат хронометра. – Они ничего не спрашивали?
– Кто? Милиция?
– Свин. С этими.
– Да что происходит, в концето концов?!
– Что бы ни происходило, Анна Ивановна, я это полностью контролирую. Как всегда, – ах, подумал Гурьев, если бы. – Всё. Абсолютно.
– Вы не сделаете ни шагу, пока всё мне не расскажете. Абсолютно всё.
– Это невозможно, – Гурьев грустно вздохнул. – Всего не знает никто. А уж ято?!
– Послушайте, Яков Кириллович. Я вашего веселья совершенно не разделяю.
– Какой ужас, – улыбнулся Гурьев.
– Прекратите этот балаган немедленно!!!
– Анна Ивановна. Мальчику понравилась девочка. А мальчик девочке – нет. Надо просто подержать противоборствующие стороны в разных углах ринга некоторое время, и всё.
– Нет. Это я бы сразу поняла. Тут чтото другое. И вы знаете, что. Говорите сейчас же.
Ещё одна мисс Марпл на мою голову, подумал Гурьев с тоской.
– Нельзя, Анна Ивановна. Во избежание, так сказать. И всё такое прочее, – лицо Гурьева приобрело то самое выражение, какое должно было бы иметь, не владей он с некоторых пор каждым его мускулом на все сто процентов всегда и везде.
Только на мгновение. Но этого было достаточно, чтобы Завадская побледнела и отшатнулась:
– Я… Я вовсе не хочу вам мешать, Яков Кириллыч… Но… это же мои дети…
– И мои, Анна Ивановна, – тихо произнёс Гурьев, снова натягивая на себя маску доброжелательной непринуждённости. – Всё будет в порядке. Я отвечаю. И мне действительно пора.
Денис сидел на скамеечке перед забором и курил папиросу за папиросой. Судя по всему, он приканчивал уже вторую коробку «Норда», потому что окурков вокруг было видимоневидимо. Увидев Гурьева, Шульгин вскочил.
– А насвинячилто, – подходя, неодобрительно проворчал Гурьев, поджимая губы. – Кто за тобой убирать будет, боцман?
– Железный ты, что ли?!
– Я не железный. Я тренированный. Докладывай.
Выслушав Шульгина, Гурьев сделал скучное лицо:
– Ясно. Давай, проводи мальчишек по домам и возвращайся. Кошёлкин тоже сейчас подтянется.
– Жив курилка?!
– Он нас с тобой переживёт, Денис, – усмехнулся Гурьев. – Если никто не помешает. Знакомая личность?
– Кто ж Ляксей Порфирьича не знает! Сыщик легендарный, можно сказать.
– Вот. Легенда живёт и действует, Денис.
– А как ты его?!
– Вот любопытный какой, – улыбнулся Гурьев и так поморгал, что у Шульгина пропала охота задавать вопросы.
– Ладно. Зови ребят, потопаем.
– Денис.
– Да?
– В школе оружие есть?
– Что?!
– Семь футов тебе, Денис Андреич. Под килем, – кивнул Гурьев и шагнул в калитку и обернулся: – Дети выйдут сейчас.
Он вошёл в дом, кивнул девушке, Феде и Степану:
– По домам, с Денисом Андреевичем, – и, увидев, как вскинулись ребята, пресёк бунт в зародыше: – Это не хулиганьё местное – это уголовники. Ситуация, близкая к критической. Поэтому – не спорить. Давайте, всё. Даша, я к Нине Петровне на минутку, потом поговорим.