– Стараюсь, – скромно потупился Гурьев. – Стараюсь, Николай Протасович. Но я же с тобой разговариваю, а это, – он чуть кивнул в сторону «стрелка», – с чего раскрякалось?
– Ну, ты, бля!!! – бандит вырвал изза пояса наган и направил на Гурьева ствол. И тупо уставился на свою – пустую – руку.
– А почему мушка не спилена? – поинтересовался Гурьев, откидывая барабан [91]непонятно как перекочевавшего к нему револьвера, высыпая патроны себе на ладонь и опуская их в вазочку изпод варенья.
– Чё?! – хрипло спросил бандит, переводя ошалелый взгляд с Гурьева на Ферзя.
– Когда я тебя буду этой штукой в очко пялить, – ласково пообещал Гурьев, покачивая стволом из стороны в сторону, – узнаешь, «чё». – И кинул револьвер бандиту назад: – Спрячь керогаз, бык картонный. Николай Протасович, мы будем с тобой беседовать или продолжим железками перебрасываться?
Повисла пауза. Гурьев ждал. Ферзь, посопев еле слышно, кивнул своим шестёркам:
– А ну, оба. Идите, курните чуток.
Оба бандита, как будто нехотя, поднялись и двинулись в противоположный конец зала, озираясь на хозяина и странного гостя.
– Ну. И кто ж ты такой? – спокойно удивился Ферзь. – Кто ж ты такой? Крутой, как я погляжу. Тебя чему в институтах учили? Взрослым, уважаемым людям – «вы» положено говорить.
– Вот мне и говорят, – кивнул Гурьев. – На «ты» со мной только близкие люди. В общем, ты определись, Николай Протасович. Или «ты», или «вы». А можно просто – по имениотчеству. Яков Кириллович.
– Яков Кириллович, – Ферзь усмехнулся, продолжая Гурьева настороженно, но без страха изучать. – Ну. Так кто ты такой?
– А ведь ты не знаешь, – посетовал Гурьев. – И даже тебе любопытно. Неужто тебе не докладывали?
– Ты учти, учитель…
– Я не учитель, Николай Протасович, – мягко перебил его Гурьев, – я наставник. Это, в общем, разные вещи.
– Говори, кто такой.
– Интересно, правда? – Гурьев усмехнулся. – Для старого боевого товарища – слишком молод. А для молодого щегла – слишком хорош.
– Хватит.
– Ну, хватит – так хватит. То, что ты обо мне знаешь – ничему не верь. Работы в крепости видел?
– Ну. И тебя там видели. Дальше что?
– Продай мне девочку. Я понимаю, что слово назад не возьмёшь, авторитет нельзя ронять. Мне таких вещей объяснять не нужно. Так что?
– Сколько?
– Полпроцента.
– Чё?!?
– Полпроцента, Николай Протасович. Это такие деньги, – Гурьев закатил глаза и покачал головой. – Ну, мне нет никакого резона с тобой воевать, Николай Протасович. Вообще никакого. У тебя свои дела, у меня свои. Это у моряка песни революционные в башке звенят, а мыто с тобой – взрослые люди. Я знаю, ты в городе порядок навёл, шпану прищучил. Это дело правильное. Большое тебе за это человеческое спасибо. Хочешь, могу к ордену представить. За трудовые заслуги. А девочку продай.
– А что, не помешает мне орденок, – усмехнулся Ферзь. – Уважают у нас орденоносцев. А ты не молод ли, часом, такими понтами кидаться?
– Я молод, для чего надо. А для чего надо – стар. Ты же сам сказал – хватит. Будем торговаться, или что?
– Зачем тебе бикса?
– Фу, Николай Протасович. Ты же серьёзный, авторитетный человек. К чему эти глупые детские слова? Тем более, ты ни разу не чалился, зону если и топтал – так только в форме, в предбаннике. Или у кума в кабинете.
– Много знаешь. Бессонница не мучает? Меньше знаешь – крепче спишь.
– Так а я о чём? – светло улыбнулся Гурьев.
– Что ты там копаешь? Там нет ничего. Давно всё перерыли.
– А я глубже копаю, Николай Протасович. Очень, очень глубоко. И там, где я копаю – всегда чтото есть.
Всегда, подумал Гурьев. Всегда. И клад я уже нашёл. Только клад этот по карманам не рассуёшь, в Румынию или Турцию не сплавишь.
– И сколько это?
– А я не знаю. Знаю, что много. Очень много. Поэтому и говорю – полпроцента.
– Это не разговор. Половина. И сто тысяч.
– Сто тысяч? – удивился Гурьев. – Да это ж грабёж. Ну, впрочем, в сравнении с теми полпроцента, о которых я веду речь – это так, на булавки. А почему – сто? Это за шаланду потопленную, что ли?
– Мне так хочется.
– Я понял. Денег не будет, Николай Протасович. Бюджет прописан, я такую сумму изыскать просто не могу – нужны серьёзные обоснования.
– Какой ещё бюджет?!
– Ну, Николай Протасович, – Гурьев поднял температуру удивления на несколько градусов. – Это же государственное дело. У меня есть, конечно, определённая степень свободы, но после находки, а не до.
– Нужна девка – найдёшь деньги. Сто тысяч. Я сказал. А клад выкопаешь – тогда посмотрим на твои – скажем, десять процентов. Раз дело государственное.
– Три четверти процента.
– Пять.
– Один.
– Деньги когда?
– Десять тысяч – пятнадцатого. Сорок – двадцать второго. И пятьдесят – двадцать девятого. Я не хочу ничего – ни сложностей, ни неприятностей. Здесь же, в это же время. Можно через доверенное лицо.
– Смотри, Яков Кириллович. Кто нас обидит – трёх дней не проживёт.
– Нас, Николай Протасович, – усмехнулся Гурьев. – Нас.
– Ага, – прищурился Ферзь. – Нас, значит. Интересно. А я слыхал, будто всех придавили, как следует.
– Трава и бетон ломает, Николай Протасович.
– Нуну. Куришь?
– Курю.
– Закуривай. Только не спеши.
Ну, вот, подумал Гурьев, разглядывая лицо Ферзя, пару дней я могу перевести дух. Это хорошо, что ты жадный. Это радует. При любом раскладе – я выиграл пару дней. Больше мне не нужно. А потом я тебя удавлю, красавец. Ты уж не обижайся.
Гурьев медленно, чтобы никого не спровоцировать на нежелательные эксцессы, под цепким взглядом Ферзя выудил из внутреннего кармана пиджака портсигар, зажигалку и закурил, с наслаждением пополоскал дымом рот. Чуть приподняв подбородок, с силой выпустил струю дыма вверх. Ферзь достал свои папиросы, но, прежде чем закурить, принюхался:
– Не мой табачокто.
– В поставщики метишь? – приподнял брови Гурьев.
– У меня табак – не махра. А что за дела у тебя с жидами? – вдруг поинтересовался Ферзь. – Арон за тебя сказал. А ты – не похож ты на жидка.
– Я ни на кого не похож, Николай Протасович, – улыбнулся Гурьев. – Ты поэтому тут со мной и сидишь, разговоры задушевные разговариваешь.
– Ишь ты. Соображаешь. Интересно, интересно. Кто ж тебя на меня вывел? Танька нашептала, небось?
– А что? Эта дурочка чтото знает?! – изумлению Гурьева не было предела. – Да ну, Николай Протасович. Не держи меня, как говорится, за фрайера. У меня источники другой пробы. Кстати, ты меня с румыном своим познакомь, есть к нему разговор.
– А это ты о чём?!
– Не о чём – о ком. Николай Протасович, ты же умный мужик. Ты зачем в такое непотребство полез? Сдай румына, а сам гуляй себе дальше. Или боишься его?
– Ты говориговори, да не заговаривайся, – проскрипел Ферзь, сверля Гурьева глазами. – Тебето что до этого?
– Я тебе сказал: мне тишина нужна. Сам его уберёшь или мне заняться?
Ферзь откинулся на спинку стула и сложил на груди руки. Посмотрев на Гурьева изпод бровей, шевельнул челюстями и кивнул. Купился, купился, удовлетворённо подумал Гурьев. Серьёзныйто ты серьёзный, но примитивный, как инфузориятуфелька. Но это замечательно. Просто здорово. Терпеть не могу сложностей.
* * *
Гурьев вышел из ресторана, осмотрелся. Убедившись в отсутствии хвоста, нырнул во двор и спустя минуту был уже в кабинете заведующего предприятием общепита. Гавгав, собачка, а замочекто так себе, от честных людей, – Гурьев сложил отмычку, снова превратившуюся в «Монблан», сунул в нагрудный карман, поднял трубку телефона. Заодно проверим, как работает коммутатор, – и набрал номер.
– Алло, командир, – прокашлявшись, приветствовал его Шульгин.
– Алло, боцман, – усмехнулся Гурьев. – Доложи обстановку.
– Всё путём, командир. Все спят без задних ног.
– Это радует. Сиди, боцман, бди. Я буду разом.
– А у тебя что?!
– У меня всё в цвет, Денис, – Гурьев вздохнул. – Раз я с тобой калякаю, значит, всё в цвет у меня. Отбой тревоги, старичок.
Гурьев повесил трубку на рычаг, мазнул платком по ней и дверным ручкам, вытирая «пальчики», покинул кабинет заведующего и зашагал на квартиру. Домой. Домой.