– А чего непонятного, – вздохнул Крупнер. – Понятно, что надо кнопки нажать и понятно, какие. А что это такое да как работает – не нашего ума дело. Немецкий, что ли?
– Да ты что, дядя Арон, – перепугался Гурьев. – Немцам до этого ещё расти и расти. Это наше. Плод, так сказать, тесного советскобританского сотрудничества. Элементная база, конечно, английская, а всё остальное – родное.
– Понятно…
– Ну, чудно, – обрадовался Гурьев и выложил увесистую пачку банкнот на стол. – Это Боруху, дядя Арон, как обещал. Тихонько отправь его, лучше катером. До особого распоряжения.
– Что ж с нами будет, реб Янкель?
– Всё хорошо будет, Брайна Исааковна. Девочку мне сберегите – и всё будет чудесно.
– Не сомневайся, Янкеле, сынок, – похлопал его по руке Крупнер. – Не сомневайся. У Арона – как у ихнего Христа за пазухой, а то и вернее. Так, Брайнелэ?
– Так, так, Арончик.
– Проводи меня, дядя Арон, – Гурьев поднялся. – До свидания, Брайна Исааковна.
В сенях Гурьев проворчал:
– Собак выпусти, дядя Арон. Собачки – они всякую дрянь превосходно чуют. Договорились?
– Ты чего, Янкеле?
– Ничего, дядя Арон. Всё будет в цвет, только всё надо сделать правильно.
Они вышли во двор. Гурьев, дождавшись, пока Крупнер выпустит зверей, сел на лавку у крыльца. Все три собаки – две суки и огромный, как телёнок, кобель – подошли к нему, потыкались мокрыми носами в ладони, радостно мотая хвостами. Гурьев заглянул каждой псине в глаза, потрепал за коротенькие остатки ушей, и встал. Собаки мирно разошлись по двору. Крупнер, забыв обо всём на свете, глядел на невероятную картину, и во взгляде его был почти благоговейный ужас.
– До свидания, дядя Арон, – Гурьев шагнул к воротам. – Я завтра утром её заберу, в школу, а после школы – сюда. Не скучайте тут без меня.
– Будь здоров, Янкеле, – Крупнер сжал его локоть, встряхнул. – Вот так вот? Так опасно?
– Не опасно только на погосте лежать, дядя Арон, – Гурьев посмотрел на небо, щедро усыпанное яркими южными звёздами.
– Тьфу, балабол, – сердито вздёрнул бороду Крупнер. – Иди уж… С Богом.
– С Богом, с Богом, дядя Арон. Вы, главное, не скучайте, – повторил Гурьев и улыбнулся.
– Да, с тобой соскучишься, – пробормотал Крупнер, задвигая за ним засовы. – Ох, что же это за масть у тебя такая, Янкеле…
* * *
Девушки и в самом деле уснули не скоро. Да и не удивительно, – пока все девичьи новости и тайны переберёшь, перескажешь.
– Дашуня! А ты чтонибудь про него знаешь?
– Что?
– У него ктонибудь есть?
– Есть.
– А кто, знаешь? Здесь, в Сталиноморске?
– Нет. Далеко, – Даша длинно и горько вздохнула. – Очень далеко. Просто ужас.
– Я так и думала, – Дина приподнялась на локте, посмотрела на Дашу, лицу которой свет почти наглухо прикрученной лампы придавал странное, несвойственное ей обычно, отстранённосуровое выражение. – Он весёлый и вообще… Такой. А глаза… Слушай, разве можно его не любить? Как же так?
– Она его любит, – уверенно, твёрдо сказала Даша и немного подтянула к себе одеяло. – Любит и ждёт. Я знаю. Чувствую. Он ничего ведь толком не рассказывает. Жалеет нас. Думает, мы дети. А как же мы ему поможем, если мы не знаем ничего?! Вот же ненормальный!
– Ух… но… как мы ему поможем? – у Дины глаза зажглись, словно два светлячка.
– А вот, слушай. У неё брат есть. Это изза него она не может сюда приехать. Ну, не только – но в основном, изза него. Я решила: я ему письмо напишу. Не ей – она же не может, если Гур сказал, что нельзя – это точно нельзя. Остаётся только ему написать. Напишу… Я знаю, что напишу. В общем, я уже почти придумала.
– А как же ты пошлёшь?! Если адреса не знаешь…
– Это я пока не придумала, – снова вздохнула Даша. – Не знаю. Но я узнаю.
– Интересно, а она… Какая она?
– Она красивая.
– Очень?
– Очень.
– Как ты?
– В сто раз красивее.
– Так не бывает, – тихо засмеялась Дина.
– Бывает, – Даша перекинула косу на грудь. – Красивая. Как пламя! Разве в этом дело?! Она его судьба, Динка. Единственная. Можно в лепёшку разбиться, а любить он будет только её. Больше никого. Я завидую страшно. Я тоже так хочу. Чтобы я – для него – судьба. Не для Гура – для моего, Динка. Я когда… Я сразу поняла. Сразу же, в первую же секунду. В него даже влюбиться невозможно поэтому, Динка, понимаешь?!
– Ой, да! А я тоже чтото почувствовала такое. Он когда к нам первый раз пришёл. Слушай, а ты его… не боишься?
– Почему я его стану бояться?! – удивилась Даша. – А ты что же – боишься?!
– Немножко, – Дина вздохнула, посмотрела на Дашу, поправила подушку, устраиваясь. – Зато с ним никого другого бояться не надо. Это я тоже сразу увидела, моментально, вообще.
– Да. Гур действительно… может. Может быть добрым, таким… родным. Как самый близкий тебе человек. А может… У него бывают такие глаза! Динка. Как же я ненавижу, когда у него такие глаза. Мне хочется на весь мир накричать: ну, как же вы смеете?! Он такой, такой – а вы?! Это же изза вас у него такие глаза! Будто пушки у линкора: как бабахнет сейчас… Он и с ней, с любимой своей, не может поэтому быть – изза них всех… Изза нас. Ужас. Я не могу – у меня сразу слёзы наворачиваются…
– Глаза… Дашуня… Глаза. Ты тоже видела, да? Я тебе признаюсь, только ты меня не выдавай, хорошо? Я подслушивала, когда он с Борухом и с татэ разговаривал. Ну, не нарочно, случайно так получилось. Борух ему про Ферзя рассказывал, а он отвернулся, и я… я глаза его увидела. Дашуня! – Дина вдруг села на кровати, закуталась в одеяло и передёрнула плечами, как от озноба. – Дашуня… Глаза у него! Серебряные. Страшные такие! Он Ферзя убьёт. И не только Ферзя. Ферзь для него… И… За тебя, за меня, за нас – за всех…
– Да, – спокойно кивнула Даша. – Я видела. Он говорит: людей нельзя обижать, а тени должны знать своё место. Убьёт? А Ферзь – это кто? Тот самый бандит, которому папка накостылял за контрабанду?
– Ты что, ничего не знаешь?!
– Почему – ничего? Только Гур не говорил, что его так зовут – Ферзь. Просто – бандит, и всё.
– Вот видишь, – Дина вздохнула и в ужасе головой покачала. – Он его приговорил уже. Даже имя зачеркнул.
– Зачем ему его убивать? Он его в НКВД сдаст, когда соберёт все доказательства.
– Ничего ты, Дашуня, не знаешь, – опять покачала головой Дина. – Ну, и правильно.
– Почему правильно? А ты знаешь?
– Нет. Я догадываюсь. Не знаю, конечно. Они же не говорят ничего. Мужчины… Ну, что нам с ними делать, скажи?!
– Любить, – Даша посмотрела на Дину и улыбнулась. – Мы должны их любить, Динка. Сильнопресильно. Так, чтобы им не было больно никогданикогда. Чтобы их души от нашей любви… Чтобы они светились. Понимаешь? Тогда все мерзавцы и негодяи – они разбегаться просто начнут. Их даже убивать станет незачем. Вот. Понимаешь?!
Они так и заснули под утро, обнявшись. Как сёстры.
Сталиноморск. 15 сентября 1940
«Сменщик» Коновалова, небольшого роста, молодой, ясноглазый лейтенант ГУГБ с правильной фамилией Шугаев – Гурьев не уставал удивляться, насколько точными иногда бывают фамилии – прибыл, вместе с двумя «чистильщиками» Городецкого и водителем, поздно вечером. Гурьев встречал их на улице – в доме весь «гарнизон бронепоезда» просто не помещался:
– Как добрались, товарищ Шугаев? – он бросил мимолётный взгляд на номера сталиноморской серии запылённого новенького «Бьюика».
– Отлично, Яков Кириллович, – кивнул Шугаев. – На дирижабле, с машиной под гондолой. Просто отлично. Техника… С такой техникой горы свернуть можно, Яков Кириллович, – добавил он, не удержавшись, и засмущался своего порыва.
– Наше – значит отличное, – назидательно произнёс Гурьев, не иронизируя ни капли. Ему очень хотелось, чтобы так было на самом деле. И будет, подумал он, будет. Обязательно. Он улыбнулся: – Первый раз таким транспортом?
– Так точно, – Шугаев явно рвался в бой.
– Связью обеспечены?