– Тебе сколько лет, Яков Кириллович?
– Двести, – Гурьев усмехнулся. – Читал много, жил быстро, и вообще.
– Злопамятный, – достроил Чердынцев.
– Нет. Я не злопамятный, я просто злой. А уж память у меня – и рад бы что забыть, да не судьба, видимо.
– И когда?
– Скоро. Времени ждать нет. Вот совершенно. И она не может ждать, и Россия – не может. Ах, дивушко моё, дивушко…
Господи, подумал он. Господи. Рэйчел.
– Ты чего это её так обзываешь? – ревниво спросил Чердынцев. – Придумал же!
– Потому что – чудо чудное и диво дивное. Поэтому, – задумчиво проговорил Гурьев. – Тебе постричься надо, капитан. Давай, я тебя к мастеру настоящему отведу.
– Сейчас, что ли?! – опешил от такого перескока Чердынцев.
– Нет. Завтра, – милостиво разрешил Гурьев. – До завтра лохматым походишь. А сейчас – ешьпей, наконец, если Дарья увидит, что ты голодный – прибьёт меня и будет сто раз права. И – к ней. Забирай её домой, поговорите… Завтра утром начнём.
– Что?! Погоди, Яков Кириллович. Погоди. Я ведь опять – ну, ничегошеньки просто не понимаю. Ты – и всё это… ЦК… Сталин… Да как же это всё может бытьто – вместе?!
– Завтра утром, каплей. Завтра – утром.
Сталиноморск. Октябрь 1940
На следующий день Гурьев был у Чердынцевых к семи утра. Положив на стол перед собой небольшую кожаную папку с застёжкой«молнией» и замком, нарочито сурово – так нарочито, что Даша, уже неплохо изучившая его интонации, улыбнулась, – сказал:
– Капитанлейтенант Чердынцев. Ознакомьтесь с секретным предписанием. Поступаете в моё полное распоряжение. Приказом наркома флота товарища Кузнецова. Вопросы?
– Ты что?!
– Держись, папка, – вздохнула Даша. – Он не шутит, я знаю.
– Именно – не шучу, – без улыбки проговорил Гурьев. – Иди погуляй, дивушко.
– А вы драться не будете? – подозрительно спросила девушка.
– Ну, ещё не хватало, – улыбнулся Гурьев. – Покричать можем, но не сильно. Иди, иди.
Когда дверь за Дашей закрылась, Гурьев посмотрел на Чердынцева:
– Черновики.
Чердынцев встал, вышел и вернулся через минуту с двумя толстенными тетрадями в пестрых переплётах. Хлопнул на стол перед Гурьевым:
– Забирай. После того, что ты сказал… Видеть не хочу. Знать не хочу.
– Истерика, – кивнул Гурьев. – Ну, неудивительно. Я удивляюсь другому – как ты мне вчера в рожу не вцепился. И как я удержался, чтобы тебе не врезать за твоё – даже не знаю, как и назвать. – Он расписался в стандартном бланке приёма секретных документов и передал Чердынцеву, тот тоже поставил свою подпись, повертев в руке гурьевский «Монблан» и хмыкнув. Гурьев убрал бумагу: – А, всё равно. Очень я доволен тобой, Михаил Аверьянович, очень. Угадал я с тобой. А истерика, тем более, что ты чуть Дарью не потерял, – Гурьев спокойно выдержал бешеный взгляд Чердынцева, – это ничего. Такая причина для истерики очень понятна и потому – извинительна. Один раз. Первый раз. Он же – последний. Да?
– Да. Так точно.
– Отлично. Теперь – о чём, собственно, речь. – Гурьев пододвинул к Чердынцеву принесённую с собой папку. – Это, Михаил Аверьянович, твой новый корабль. Два дня на изучение общей документации, потом две недели – на подробности. Корабль будет здесь примерно числа двадцать шестого – двадцать седьмого. На его освоение, вместе с экипажем – полгода, за это же время вы должны будете отработать взаимодействие с береговыми службами и кораблями сопровождения.
– Что… за корабль?
– Линейный корабль – авианосец. Там всё написано, Михаил Аверьянович. Работать будешь дома пока. Рабочий день, сам понимаешь, ненормированный. Сейф сейчас привезут, чтобы тебе по конторам взадвперёд не бегать. Это всё по соображениям гостайны – чтоб никто не допёр, что происходит. В доме напротив будет пост, чтобы никаких эксцессов. Тут, в папке, инструкция по работе с секретными документами особой важности. И собственно документы. Когда стройка в крепости закончится, получишь там жильё. Так оно надёжней. По официальном вступлении в должность командира соединения получишь сразу кавторанга, чтобы не прыгали дурачки всякие, а если доверие оправдаешь – через полгода – контрадмирала. А то засиделся ты в капитанлейтенантах. У нас государство молодое, дерзкое – нам молодые и дерзкие люди на самых ответственных постах ох как требуются. Ясно?
– Так точно, – поднял глаза Чердынцев. – Ты что – с самого начала знал?
– Да ничего я не знал, – поморщился Гурьев. – Ничего. Я твою записку получил из наркомата в конце июля. К нам отправляют на экспертизу всякие сумасшедшие идеи.
– Куда – к нам?!?
– Одиннадцатый отдел ЦК, Михаил Аверьянович. И – как написано в одной смешной старой книжке, «всё заверте…». Ну, дальше – ты понимаешь, дело техники. Принято решение, корабль этот давно уже заказан, правда, поначалу его на Северный флот планировали, но обстановка меняется очень быстро, так что – сюда. Кузнецов хотел тебя, правда, на Северный всётаки дёрнуть, а товарищ Сталин сказал: зачем? Не надо. Товарищ Чердынцев у нас наверняка свой родной черноморский ТВД куда лучше северного изучил, тем более – вырос в тех местах. Вот, сказал товарищ Сталин, и хорошо: где родился, там и пригодился. Но с дочерью твоей – это абсолютно случайно всё вышло. Хотя никаких случайностей на самом деле не бывает. Вообще.
– Что – и Сталину о моей записке докладывали? – потерянно спросил Чердынцев. – Да кто же?
– Я, Михаил Аверьянович. Больше, понимаешь, какое дело, некому твои сумасшедшие и гениальные идеи вождю докладывать. Пришлось мне.
– Вопрос по кораблю.
– Да.
– Откуда такой? Где построен?
– В Америке.
– А договор? [96]!?
– Всё решается, Михаил Аверьянович. На определённом уровне – решается всё в нужном ключе, в нужном направлении. Одна моя хорошая американская знакомая сделала мне подарок. А я – тебе. И больше тебе знать ничего не нужно.
– А проведут его как?! Война же в Средиземном море. А Турция?!
– Это, Михаил Аверьянович, вопросы даже не контрадмиральского уровня допуска. И уж не каплейского – точно.
– А эти… раскопки?
– Да что с тобой такое, Михаил Аверьянович?! – изумился Гурьев. – Не забивай ты себе голову ерундой. Ей сейчас будет, о чём болеть.
– Разрешите ещё вопрос, товарищ Гурьев.
– Мы на «ты».
– Так служба же. Разрешите?
– Разрешаю.
– Это всегда – так быстро?
– Всегда. И даже ещё быстрее. Война на носу, Михаил Аверьянович. На пятки уже наступает, в затылок дышит. Успеть надо – хотя бы самое необходимое. Определись, кого из команды «Неистового» с собой заберёшь.
– Есть, – кивнул Чердынцев. – Есть. Принято, Яков Кириллович.
– Ну. А я что говорил? В четырнадцать нольноль жду тебя в парикмахерской номер два, на улице Ленина. Не заблудишься?
– Никак нет. Разрешите личный вопрос?
– Разрешаю.
– Тебя что же – нянькой ко мне назначили?
– Совсем ты сбрендил, Михаил Аверьянович, – ласково сказал Гурьев. – От обрушившихся на тебя перипетий сюжета. Меня никто никуда назначить не мог, не может и не сможет никогда. Даже товарищ Сталин. Ты это имей ввиду на будущее, на всякий случай.
– И?
– И звание у меня очень простое. Яков Кириллович. Имя, в общем. Даже товарищ Сталин так ко мне обращается. Ещё вопросы?
– Никак нет, – щёлкнул каблуками под столом Чердынцев, продолжая сидеть. – Разрешите приступать?
– Разрешаю. А тянуться – это успеешь, Михаил Аверьянович. Мы с тобой, после всего, что случилось, – в общем, ближе иных родственников. По прямой. Ну, счастливо оставаться.
– Веруша.
– Ох! Яшенька, – просияла Вера. – Напугал. Что? Ты ко мне? Стричься?
– Стричься, но не я, – тряхнул головой Гурьев. – Подика сюда, голубка.
Он взял Веру за локоть, подвёл к проёму, чуть приподнял занавеску:
– Моряка вон того, высокого, видишь? Михаилом зовут. Постриги его, Веруша. Как голову его возьмёшь в руки – так и не выпускай. Поняла меня, голубка? Поняла?
– Яшенька, – Вера задохнулась, закусила губу, посмотрела на Гурьева чёрными, полными слёз, глазами. – Да что же ты делаешь, Яшенька?!