– Что?!
– Вон тот дом.
– А разве у него есть какоето название?!
– Раньше здесь была Вторая мужская гимназия. А ещё раньше он назывался «Дом с гробовой крышкой».
– Глупости какие. Суеверия дурацкие.
– Совершенно точно. Это была никакая не гробовая крышка, а солнечные часы. Народ же был уверен, что это торчит крышка гроба, в котором лежит колдун. Правда, у этого дома и в самом деле необычная судьба: именно здесь в пожаре Двенадцатого года сгорела рукопись «Слова о полку Игореве». И не только она, кстати: чуть ли не вся библиотека МусинаПушкина, а домовладелицей была внучатная племянница того самого колдуна.
– Откуда ты знаешь?!
Он, кажется, пропустил вопрос Ирины мимо ушей:
– Идём к Сухаревке, ещё чтото покажу.
– Яша…
– Идём, идём! Скоро стемнеет, будет совсем весело. О, трамвай. Успеем?
Проехав несколько остановок, они спрыгнули с подножки – вернее, спрыгнул Гурьев, а Ирина свалилась ему прямо в руки. Он поставил девушку на землю и взял за руку, как первоклашку:
– Это, между прочим, заколдованное место. Без всяких шуток.
– Ну, перестань, – Ирина нахмурилась, но, глядя в серьёзное, торжественное лицо Гура, не выдержала и прыснула.
– Вы напрасно веселитесь, барышня, – грозно произнёс Гурьев, и у Ирины даже слегка засосало под ложечкой. – Вон там, наверху, – он указал подбородком на Сухаревку, чей шпиль возвышался прямо над ними, – располагалась обсерватория моего тёзки Якова Брюса. [99]И фокусы, которые он там выделывал, до сих пор аукаются. Тут по вечерам небезопасно, то и дело какаянибудь чертовщина случается.
– Кто такой этот Брюс?
– О! – Гурьев назидательно поднял вверх указательный палец. Ирина снова рассмеялась. – Стыдно, барышня. Величайший учёный колдун петровской эпохи Яков Вилимович Брюс, поэт, полководец, дипломат, алхимик, астролог и прочая, и прочая, – что же, вам, выходит, неизвестен? Ага. Так вот, барышня, имейте ввиду: в выходные мы отправимся с вами в Глинки, в имение графа, и я покажу вам тот самый пруд, на котором Яков Вилимович, заморозив воду в середине июня, устроил каток для гостей. А ещё я покажу вам розовый куст, который никогда не цветёт – не потому, что климат ему не нравится, а потому, что это никакой не куст, а заколдованный юноша, имевший несчастье приударить за дочкой графачародея. Готовьтесь.
– Боже ты мой, да откуда же ты всего этого набрался?!
– Слушал и смотрел. Это познавательно. Брюс, между прочим, был какимто образом связан с Мальтийским орденом. Впрочем, это не удивительно: он ведь шотландец.
– А при чём тут шотландцы?!
– Понятно, – вздохнул Гурьев. – Начинать ликвидацию исторической безграмотности следует со времён царя Гороха. Но это позже. А знаете ли вы, барышня, какой девиз красовался на гербе Брюса? Вижу, вижу, что не знаете. Fuimus. Полатыни – «Мы были». Как ты думаешь – что бы это могло значить?
– Что?! Кто – мы?! Почему – были?!
– Вот это нам и предстоит разгадать. Как и другую, куда более важную загадку: какое отношение имеет Брюс к моей семье. Я давно собирался в бывшее имение съездить, теперь и повод нашёлся. Кстати говоря, это единственная усадьба в округе, которую не разграбили в гражданскую. Говорят, Брюс туда регулярно наведывается.
– Надеюсь, это чепуха.
– А я надеюсь, что вовсе даже наоборот. Занятно будет поболтать со стариком и узнать, как он сумел научиться сохранять своё тонкое тело, то бишь, как это называют дилетанты, «душу». Что скажешь?
– Ты серьёзно?!
– Вполне, – Гурьев заговорщически усмехнулся. – Это всё глупости, что Брюс знался с чертями. Насколько я понимаю, он их гонял, то есть был экзорцистом, а не чернокнижником, что для стародавней публики не составляло ровным счётом никакой разницы.
– Но тебято почему вся эта мистика интересует?!
– Потому что в этом чтото есть, – неожиданно задумчиво произнёс Гурьев. И снова взял Ирину за руку: – Вперёд?
Ирина, в отчаянии замотав головой, взмолилась:
– Всё, я больше не могу… У меня сейчас расплавятся мозги и отвалятся ноги! Ты совсем не устал?!
– Нет, в общем. Но раз ты устала – давай присядем, – и Гурьев увлёк Ирину в сторону, туда, где под деревьями расположились несколько скамеек. Усевшись, Ирина в откинулась на спинку:
– Ужасно устала. Правда. Не сердись… Оставь чтонибудь на следующий раз, ладно?
– Ну, что ты. Я ещё ничего не рассказал.
– Да?! Ну, знаешь! Помоему, ты вполне в состоянии преподавать историю. В университете.
– Я подумаю об этом, – серьёзно кивнул Гурьев, пряча улыбку. – Немного опасно преподавать историю. Она ведь ничему не учит. Литература – куда изящнее. Не так ли?
– Ужас, – Ирина вздохнула. – Тебе, должно быть, очень скучно в школе, нет?
– Нет. Мне любопытно. Я, в общемто, неплохо отношусь к людям. К ребятам, к учителям. Ну, в общем. Есть, конечно, отдельные персонажи, которые мне не слишком приятны. Но это эпизоды. И потом, в школе есть ты.
– Яшенька…
– Тебе трудно называть меня, как я прошу?
– Нет. Но… Тебе не нравится твоё имя?
– Просто все, кто мне дороги, зовут меня – Гур. И мне это нравится.
– Ладно. Хорошо. И я буду. А кто научил тебя… так целоваться?
– Как?
– Вот… так.
– Долгая история.
– Ну и ладно. Не говори, если не хочешь, – Ирина вздохнула. Ей очень хотелось его спросить, но, конечно же, не решилась.
Зато он сделал это сам:
– Были, Ириша. В ответ на твой невысказанный вопрос.
Это было сказано так… Без бахвальства, понятного и извинительного в его возрасте. Во всяком случае, Ирина была готова извинить ему это. И не только это. Но – так?! Она онемела.
– И? – ревниво спросила, стараясь, чтобы прозвучало кокетливо. Она догадывалась уже, пусть и не очень твёрдо, что Гурьев понимает гораздо больше, чем следует понимать мальчику… юноше шестнадцати лет. Гораздо, гораздо больше. Просто не собиралась так уж легко сдаваться. – Много?
– Нет. Дело не в количестве и не в разах, Ириша, – и, увидев, как она заливается краской, обнял её за плечи: – А ты?
– Что – я? – изумилась Ирина, не делая, впрочем, никакой попытки высвободиться.
– Ты – была?
– Я?! Где?
– Не где, а с кем.
– Я? Ты хочешь… Ты имеешь ввиду… С мужчиной?!
– Нет, – Гурьев смотрел на неё без тени улыбки. – С женщиной.
Ирина глядела на него, слыша, как пульс гулко стучит у неё в висках. А Гурьев засмеялся – тихо, ласково, совсемсовсем не обидно. И вдруг привлёк её к себе:
– Ты сама девчонка ещё, – с какойто странной, невероятной нежностью проговорил Гурьев. Ну, не может, не может мальчик так чувствовать, ужаснулась Ирина. Так не бывает просто! – Да тебе самой ещё впору за партой сидеть.
Ирина положила голову ему на плечо:
– Да. Это точно. Я полная идиотка. Надо же придумать такое – с собственным учеником! Я совершенно рехнулась, слышишь, Гур, это же…
Он не дал Ирине закончить тираду, закрыв ей рот поцелуем. И снова – её пальцы в его волосах, её лёгкое, прерывающееся дыхание, от звука которого сладко сжимается сердце.
– Ты представляешь, что будет, когда в школе про нас узнают?
– Ничего.
– Но они же узнают.
– Пускай.
– Они всегда всё узнают. Я не могу не смотреть на тебя. Мне очень нравится смотреть на тебя, очень!
– Я тебя люблю.
– Не надо, – шёпотом, краснея опять, проговорила Ирина.
– Не надо – что?
– Не надо… Так часто. А то я… привыкну.
– Привыкай, – Гурьев наклонился к ней и легко дотронулся губами до её губ. – Привыкай, потому что так правильно.
– Когда я тебе надоем, скажи мне сразу. Ладно? Пожалуйста. Я просто не переношу, когда врут и изворачиваются.
– Не говори, пожалуйста, глупостей, – его рука легла Ирине на затылок, и она почувствовала, как ноги делаются ватными и горячими.
– Это не глупости. Я просто хочу… Я хочу, чтобы не было никаких недомолвок, никакого притворства, я боюсь этого больше всего, понимаешь?
– Да. И, тем не менее, это глупости.
– Глупости?
– Конечно.
– Значит, я глупая.
Господи, Господи, подумала Ирина. Господи Боже мой, Гур, если бы ты знал, как здорово быть глупой, – с тобой. Только с тобой, понимаешь? Слушать тебя и понимать, какая я дура невозможная, и от счастья становиться еще глупее…