282 — 286-е сутки (31–35 июля 1 года). Река — болото — река
За одну ночь лесной ландшафт сменился болотистым, причём такого типа, который мне в этом мире ещё не приходилось встречать. Над густой и длинной, выше человеческого роста, травянистой растительностью изредка виднелись раскидистые кроны отдельных деревьев. Часто попадались густые заросли ивообразных кустов, иногда тянущихся на несколько сотен метров. Вскоре выяснилось, что за ними скрываются островки и острова твёрдой почвы. А поскольку ни пляжей, ни суши, к которой есть проход, нам не встречалось, до берега удавалось добраться, только продираясь сквозь ивы. Над сочной зеленью и водным пространством постоянно висела неравномерная зеленоватая дымка. Она не причиняла особого дискомфорта, но, подобно лёгкому туману, ухудшала видимость. После рассвета активизировались мухи: их количество и агрессивность сильно возросли. Настолько, что уже привычные к гнусу люди потеряли терпение и начали громко возмущаться, а плоты скрылись за дымной пеленой от подгнившей растительности, подброшенной в костёр с целью отогнать настойчивых кровососов. Заодно выяснилось, что свежие, живые, ветки и трава не горят и почти не дымят, вместо этого будто вскипают, выделяя большое количество желтоватой пены. Из-за неё у нас даже костёр потух, пришлось разгребать угли и выбирать все природные «огнетушители». Одно радует — гнилушки не пенятся, а дыма дают много. И сухие растения тоже ведут себя нормально и привычно — иначе с огнём вообще пришлось бы распрощаться. Интересно, таким необычным свойством обладает именно флора болота или и других мест тоже? Надо будет проверить, когда выберемся.
Сатанисты оказались единственными, кто не пользовался дымовой завесой: к чёрным балахонам прилагались такие же перчатки и москитная сетка. Но, не желая портить невосполнимую одежду, во время остановок они разоблачались и начинали воевать и ругаться на кровососов ничуть не тише остальных. Из-за атак гнуса, ещё более активных на берегу и рядом с ним, свободные сократили привалы до всего одного в день, на несколько часов. Естественно, ни о каком отдыхе на остановках и речи не шло, они использовались только для бытовых и пищевых целей.
Однако болото принесло не только неприятные сюрпризы. Сева с Маркусом пришли в полный восторг от богатейшего выбора гибких прутьев для плетения, особенно учитывая, что легко удавалось набрать подходящий материал трёх-, а иногда даже четырёхметровой длины. В результате совместных усилий технического отдела, а также нашему вкладу, стены плота стали гораздо толще за счёт уложенных вдоль них «поленниц» из лозы, закреплённых косичками из неё же. Росс тоже ходил счастливый: на берегу некоторых заболоченных островов ему удалось отыскать участки красного мха, хотя и не в таком количестве, как в сезон дождей, когда он покрывал всю землю. Но, потратив несколько часов, зеленокожий сумел набрать целую корзину. Воодушевившись, он в тот же день провел целых три операции на животных с использованием вместо ваты красного мха, а потом постановил применять его же пучки при перевязке.
На третий день после того, как ландшафт сменился, Росс почувствовал себя себя нехорошо. Пожаловавшись нам на озноб и головную боль, он посоветовал на всякий случай держаться от него подальше, чтобы уменьшить шансы заразиться, и уединился на втором этаже в моей комнатке. Всего за шестую часть суток его состояние резко ухудшилось. Посовещавшись с Надей, мы пришли к выводу, что мне к Россу идти безопаснее: всё-таки мы принадлежим к разным видам — может, я и в принципе не могу заболеть тем, что подхватил хирург.
— Надеюсь, что зараза таится в местной разновидности красного мха, — добавила терапевт. — Если она в воде, воздухе или переносится насекомыми, уже у многих может тянуться скрытый период. Но, на всякий случай, стоит впредь всю питьевую воду кипятить. Я ведь давно это предлагала.
Мы невольно потупились под её укоризненным взглядом.
Зеленокожий лежал, закопавшись в подстилку, свернувшись в калачик, дрожал и не реагировал на внешние раздражители. Померив ему температуру, я пришла в ужас: градусник показал сорок один и три десятых градуса и, судя по состоянию Росса, жар усиливался. А ведь по многочисленным исследованиям, нормальные показатели для Homo oculeus лишь немного выше, чем для Homo sapiens, и составляют тридцать семь — тридцать семь и две десятых градуса. Такая температура, как у зеленокожего, уже сама по себе может представлять опасность для жизни. Необходимо срочно снизить её хотя бы до сорока (а лучше — до тридцати девяти) градусов. Поскольку никаких жаропонижающих нам неизвестно, единственным доступным средством остаются прохладные обтирания. Притащив воды, я приступила к делу. Простая методика сработала, и уже через десять минут жар намного спал, но стоило порадоваться и сделать перерыв, как всё вернулось на круги своя. Как только мы ни пытались стабилизировать температуру, всё оказалось бесполезно, воплощение советов терапевта тоже не помогло, и через несколько часов, отчаявшись, я спустилась вниз.
Надя, на удивление твёрдо, настояла, чтобы все обитатели плота проверяли свои показатели не реже, чем раз в два часа, и при любом ухудшении самочувствия тут же сообщали. А Дет добавил:
— Помните, что, скрыв первые симптомы, вы можете стать переносчиками и заразить других.
Но пока ни у меня, ни у других никаких признаков не наблюдалось.
На привале Игорь, по нашему поручению, пошёл наводить справки, не заболел ли кто-то ещё. Выяснилось, что жертвой неизвестной болезни, кроме Росса, оказалась только Ина, зеленокожая амазонка. Но даже два случая серьёзно обеспокоили свободных и, логично рассудив, что источник заразы скрывается в болоте, они приняли решение больше не делать остановок, чтобы побыстрее выбраться из опасной местности.
К ночи состояние Росса не улучшилось, если не считать того, что он вышел из забытья и начал бредить. Температура по-прежнему оставалась около сорока двух градусов, а когда больной открыл глаза, они оказались кроваво-красными от полопавшихся сосудов. В бреду зеленокожий то умолял нас позаботиться о животных, то обещал кого-то убить, порой упрашивал отложить операцию, потому что у пациента всё равно нет шансов её пережить, а то и вовсе собирался консервировать какое-то мясо или убеждал, что нельзя выбрасывать человеческие трупы, а надо либо съесть, либо сделать наглядный препарат. А под утро нас разбудила испуганная Юля, которая оставалась дежурной: больной спустился вниз и теперь стоял на коленях со скальпелем в руке над своей старой постелью.
— Росс, отдай мне нож, — спокойно, с уверенностью в голосе, попросил Дет, протягивая открытую ладонь.
Зеленокожий поднял на него безумный взгляд налитых кровью глаз, потом перевел его на нас и, опустив голову, всхлипнул.
— Всё не так! — горестно сказал он. — Всё не там, — Росс ткнул скальпелем в постель. — Разве это печень? — выдрав из подстилки пучок сухой травы, он продемонстрировал его нам. — Нет! Всё неправильно, всё не на месте, — бросив скальпель, зеленокожий схватился руками за голову и тихо завыл. — Нет никакой надежды!
Быстро забрав возможное оружие и передав его мне, мужчины попытались отвести больного обратно наверх, но не тут-то было. Стоило им поднять зеленокожего на ноги, как отчаянье резко сменилось яростью: отбросив низкорослого Илью, Росс ударил Севу одним кулаком в голову, а другим — в живот, до крови укусил Маркуса, а когда его схватили за руки, со всего размаха пнул психиатра в пах.
— Я вас даже жрать не буду, ходячие раковые опухоли! — по-змеиному шипел зеленокожий, выкручиваясь.
Только когда инженер с Детом отошли от болевого шока и пришли на помощь, мужчинам с трудом удалось связать разбушевавшегося Росса.
— Интересно, Ина такая же буйная? — задумчиво протянула я, когда Надя, осмотрев пострадавших, сказала, что у Севы, судя по всему, перелом ребра (а точнее — грудного пальца) и лёгкое сотрясение, да и у Дета не всё ладно, хотя насколько серьёзно, ещё не ясно.