Занятый раздраженно-кислыми мыслями, Егор встряхнулся, когда назвали его имя. Что такое?
Нет, не о нем это. Писатель читал о каком-то кадетике, которого тоже звали Егором… Не сумел другого имени отыскать для своего сопливого героя? Впрочем, наплевать… Но отвлечься Егор уже не мог. Фразы, произносимые выразительно и отчетливо, лезли в уши. И Егор уяснил, что его тезке, жившему в прошлом веке, грозила беда. Этому воспитаннику резервной роты за какую-то провинность велено было явиться в специальную комнату, где его ожидали розги. Ибо в те времена воспитательная работа не сводилась к разговорам в директорском кабинете.
Егор сидел неподвижно и равнодушно, однако в душе съежился. Не от жалости к чахлому кадетику, а от воспоминаний…
У кадета, кажется, все уладилось: адмирал пообещал заступничество. Но чувство беззащитности и ожидание чего-то скверного не оставило Егора. И он даже не удивился, когда в открытой двери показался Мстислав Георгиевич — Поп-физик — и злорадно сказал в пространство:
— Прошу прощения у собравшихся, но восьмиклассника Егора Петрова требуют к директору!
…Предчувствие не обмануло. В кабинете Клавдии Геннадьевны, сбоку от ее стола, сидел милиционер в погонах старшего сержанта. Худой, светлорусый, с темным, будто припорошенным коричневой пылью лицом, с резко-синими глазами.
Тот самый мент, вчерашний попутчик Редактора! Значит, не случайный попутчик-то… Влип, Кошачок.
А впрочем, что ему сделают? И пусть сперва докажут!..
Егор подобрался и равнодушно отвел взгляд.
Улыбнулся.
— Здравствуйте, Клавдия Геннадьевна. Физик сказал, что вызывали…
С директором Клавдией Геннадьевной Михаил решил дело моментально. Она подписала акт, сказала, что Мартышонок сегодня пришел в школу вовремя и сейчас на продленке, посочувствовала Михаилу по поводу его «каторжной» работы и со вздохом высказалась в адрес завуча Тамары Павловны и других своих заместителей, которые боятся всего на свете: детей, лишних трудностей, а пуще всего — ответственности. А какой смысл бояться поставить подпись на бумаге, если все равно каждый день ходишь, как по краешку обрыва? Того и гляди, что-то случится — не сейчас, так через час. Своей доверительностью она давала понять: «Я вижу в вас коллегу и союзника».
Лицо у директрисы было пухловатое, с какими-то домашними морщинками, вздохи тоже не строгие, не кабинетные. Глаза, правда, с «беспокоинкой», но что поделаешь — должность такая. Михаил, который с утра готов был к тому, что ему вернут акт и скажут: «Подписывайте у матери», сейчас обмяк и слушал Клавдию Геннадьевну с удовольствием и даже сочувствием.
После короткого стука шагнул в кабинет высокий парень лет двадцати пяти — тонкий, с римским носом и негодованием в очах.
— Клавдия Геннадьевна! Мне все-таки хотелось бы выяснить нелепейшую ситуацию, в которой я оказался!
— Мстислав Георгиевич, голубчик! Выясним, я же сказала. Но не сию минуту, видите, у меня товарищ из милиции. И тоже с «ситуацией». Давайте после шестого урока… А пока, очень вас прошу, загляните в литературный кабинет, вызовите ко мне Егора Петрова. Там встреча с писателем… Валя отпросилась на полчаса, а самой мне лишний раз на третий этаж…
Мстислав Георгиевич покинул кабинет с видом оскорбленного кавалергарда.
— Вот вам нынешние педагогические кадры, — сообщила Клавдия Геннадьевна. — Первый год работы, юноша полон энтузиазма, стремится к контакту с учениками, причем без всякого панибратства, на творческой, как говорится, основе. Не терпит разгильдяйства, ревностный сторонник твердых правил и дисциплины. Казалось бы, чего еще желать? А получается бог знает что… Вместе со старшеклассниками уговаривал меня отпустить их в поход с ночевкой. Уговорили, хотя для меня это лишние страхи и нервы. А вчера выяснилось, что ребята отказались идти с ним. Из-за стычки с курильщиками в туалете. Начал рьяно наводить порядок, не учел самолюбия наших великовозрастных интеллектуалов. И вот результат… Причем отказались-то даже не те, с кем был конфликт… А он счел, что я тайно поддерживаю это дело, чтобы похода не было… Честное слово, сам еще как дитя, трудный подросток. Хоть маму вызывай.