Сразу после ужина Овечкин отправился к Коммандану. В свете заходящего солнца под навесом, где обычно Коммандан читал газету, "корреспондент" раскладывал пасьянс и потягивал вино. "Не набожный", - усмехнулся про себя Овечкин, но тут же почувствовал, что его наблюдение очень серьезно: пожалуй, никто из местных африканцев, даже столичных, не станет так открыто пить в уразу вино. Он вдруг ясно понял: дело по-настоящему нешуточное.
"Корреспондент", как и прежде коммивояжер, остановился у Коммандана. У него обычно останавливались все редкие гости поселка. Приобщенный к цивилизации Коммандан делал свой Скудный бизнес.
Сегодня Коммандан, в неизменно потертых брюках и без пиджака, показался Овечкину усталым и неуверенным в себе, возможно, по контрасту с поджарым, спокойно раскладывающим карты "корреспондентом".
- Взломали двери?.. Этого не может быть, шеф Овэ. Медсен клевещет на негров. Этого не может быть... - бубнил Коммандан.
"Корреспондент" небрежно бросил карты, поднялся и легко зашагал от дома, потряхивая браслетом.
- Так что же, по-вашему, он сам взломал?
- Не знаю, шеф Овэ, не знаю... Но медсен не любит темнокожих.
- При чем здесь цвет кожи!
- А как же, шеф Овэ? Вот вы же пришли ко мне?..
- Я пришел к вам, как к представителю власти. А к кому мне обратиться? Не к полицейскому же, что стоит у банка мсье Альбино...
И тут Оноре оказался прав: затея была бесперспективной. Неизвестно, участвовал ли Коммандан во всей этой непонятной игре или нет, но даже одна неприязнь к доктору вполне могла сделать его участником.
Овечкин зашел в "гостиницу у Альбино" и рассказал Сане о посещении Коммандана. Они договорились, что будут ставить друг друга в известность обо всем, что заметят или услышат.
- Минут пятнадцать назад "корреспондент" поднялся к доку, - сообщил Саня.
Овечкин ринулся домой, и Саня неторопливо вышел следом.
"Корреспондент" и Оноре сидели у столика, почти так же, как в прежние уик-энды Овечкин и док, только француз на этот раз был строг и напряжен, а Шьен не лежал у его ног, а сидел рядом, настороженный, не сводя темных глаз с гостя. Еще открывая дверь, Овечкин услышал голос Оноре: "Как вас там... Скажите вашим хозяевам..." Оба повернули к вошедшему головы. Только Шьен не отрывал взгляда от "корреспондента".
- Ну как картинка, Жан? Двое рыжих против одного черного, - усмехнулся Оноре. - Хорошо бы вам сфотографировать нас. Уверен, эта фотография пригодится. А, как вас там?..
"Корреспондент" рассмеялся:
- Вы шутник, однако, мсье Оноре. - Он быстро поднялся - и замер: собака, ощерившись, уже стояла перед ним.
- Опасно быть таким резким, господин... как вас там?
- Вы меня выпустите?
- С удовольствием. Но имейте в виду: в следующий раз - через окно.
- О, да вы опасный шутник!
- Ладно, проваливай, - хмуро сказал Оноре. - Сидеть, Шьен. Когда они остались одни, Овечкин спросил:
- Вы можете мне объяснить, Оноре, что происходит?
- Присядем. - Оноре задумчиво, словно решаясь на что-то, смотрел на Овечкина. Потом сказал: - Он пытался меня запугать. - И по-своему криво усмехнулся.
- А что, это возможно?
- Думаю, что нет, Жан. Я уже умер однажды. Теперь живет лишь видимость меня. Призрак. Можно запугать призрак?
- Я не уважаю мистику, как инженер, атеист и реалист. Не играйте мне Шекспира, Оноре. Француз рассмеялся:
- А вы совсем не де Бреби. И не русский медведь. Вы лиса, Жан.
- Не будьте обезьяной, Оноре, - рассмеялся и Овечкин. - Не повторяйте глупостей. Я человек. И вы тоже. Совсем не призрак. Кстати, ле Гран Эритье. Вот только я так и не понял: наследник чего?
- Действительно, Жан, чего?...
- Мы просто люди, Оноре. Как бы ни пыжились, что бы о себе ни думали, какие бы должности ни занимали. Весь вопрос в том, какие люди? От этого зависит все и в нашей жизни, и в мире.
Оноре не отрываясь смотрел на Овечкина.
- Ах вы мой агитатор... "Сила и свобода - вот что делает человека прекрасным". Так сказал Жан-Жак Руссо. Понимаете: все или ничего! Наверное, к этому стоит стремиться.
Это "наверное" здесь смазало и "силу", и "свободу", и даже стремление.
- Сила и свобода делают человека прекрасным? - медленно повторил Овечкин. - Вы уверены, что это Руссо?
- Конечно.
- Странно.
- Что?
- Да ведь это фашизм, Оноре, если без обстоятельных разъяснении. Какая сила, для кого и чего свобода, каким путем обретенные? Разве каждый человек может быть сильным, а слабый не может быть прекрасным? Я могу предложить вам еще десятки вопросов, но, по-моему, и без них афоризм рассыпается. А в чистом виде он фашистский. Вам импонируют фашистские идеи?
- Я ненавижу фашизм, как любое насилие. Всякого насильника я готов размазать по стене.
- Но тогда вы сами становитесь насильником, - рассмеялся Овечкин. - Так как же с "силой и свободой"? Оноре усмехнулся:
- Вы мне нравитесь, Жан. Хотя, честно скажу вам, смущаете. Силу и свободу я понимаю, вероятно, как и Руссо, применительно только к личности.
- Так, наверное, не бывает... Оноре рассмеялся:
- Сильно вы мне усложняете жизнь. До вас все, кажется, выглядело проще.
- А что я усложнил в вашей жизни? - искренне удивился Овечкин. Он не знал, как принимать слова Оноре - как упрек или похвалу.
- Что-то. В сорок я решил: все или ничего, И много лет твердо шел этим путем.
- Вы сделали открытие, Оноре?
- Если бы не было нашей с вами поездки в джунгли и той женщины, Жан, я бы, наверное, ничего не сказал вам. Но сейчас скажу: да!
- А почему бы не сказали прежде?
- Потому что потому. Вы все были для меня одинаковыми.
- Кто "вы"?