И леса позади, и волчий вой стих, а метель, как укрощенный пес, легла покорно у ног и лижет пятки. Домчался с доверенностью хозяина Селезень в Екатеринбург, в Горную палату.
— Верши наше дело, батюшка! — поклонился он горному начальнику.
— Что так не терпится твоему владыке? — лукаво улыбнулся чиновник и, встретясь глазами с пристальным взглядом приказчика, понял — будет нажива.
Сдерживая волнение, Селезень тихо подсунул под бумаги кошель и учтиво поведал:
— Их благородие Никита Акинфиевич отбывает в Санкт-Петербург, а мне наказано по зимнему пути лес рубить да камень для стройки припасти.
— Уважительно, — кивнул чиновник и склонился над бумагами.
Селезень вышел в переднюю и сунул в руку служивого солдата гривну.
— Стань тут у двери, коли башкирцы припрут — не пуща и! — попросил он.
Меж тем перо чиновника бегло порхало по бумаге. Купчая уже подписывалась, когда до чутких ушей приказчика долетело тихое покашливание, робкое пререкание.
«Доперли, чумазые! Солдата уламывают», — с тревогой подумал Селезень и устремился к горному начальнику:
— Ваша милость, торопись, хошь с огрехами, зачернить бумагу да печать приставь!
Он весь дрожал от нетерпения, юлил у стола, вертел головой, стремясь хоть этим подзадорить и без того быструю руку чиновника. Между тем шум в передней усилился. Башкиры, выйдя из терпения, оттащили сторожа и приотворили дверь. Бойкий ходок, просунув в нее руку с бумагой, закричал:
— Бачка! Бачка, мы тут…
— Ох, идол! — рассвирепел солдат, собрал свои силы и всем телом налег на дверь, прекрепко прижав руку с жалобой. — Ну куда ты прешь, ордынская твоя рожа? Ну чего тебе требуется тут? Уйди!
В эту минуту чиновник размахнулся пером и сделал жирный росчерк. Без передышки он взял печать и приставил к написанной бумаге.
— Ну, сударь, — торжественно провозгласил он, — можно поздравить Никиту Акинфиевича Демидова — купчая завершена!
— Ух! — шумно выдохнул Селезень и присел на стульчик. — Сразу камень с души свалился. Спасли вы меня, ваша милость.
Тут с великим шумом башкиры наконец прорвались в присутствие. Они пали перед чиновником на колени и возопили:
— Обманули нас, бачка, обманули!
Башкирский старшина протянул жалобу:
— Просим не писать за Демидовым земля.
Чиновник оправил парик, сложил на животике пухлые руки и, прихорашиваясь, вкрадчивым, сладким голосом сказал:
— Опоздали, голубчики вы мои, опоздали! Сожалею, но сделка узаконена. И что это вы на колени пали, не икона и не идол я. Вставайте, почтенные…
Башкиры онемели. Нехотя они поднялись с пола, переминались, не знали, что делать. Старшина их подошел к столу; вдруг он резким движением провел ладошкой по своему горлу.
— Что наделал, начальник? — закричал он. — Зарезал нас так! Где закон, начальник?
Чиновник улыбнулся и с невозмутимым видом ответил:
— Закон где? Закон на ясной пуговице в сенате!
Давясь смехом, приказчик прыснул в горсть, но, встретив укоряющий взгляд горного чиновника, сейчас же смолк…
Демидов остался весьма доволен Селезнев.
— Быть тебе главным в Кыштыме! — Глаза хозяина внимательно обшарили своего доверенного. — Все отдал? — спросил он.
— Все, — не моргнув глазом, ответил Селезень.
— Зря! Добрый работяга и стащит и хозяина не обидит! — засмеялся Никита. — А сейчас на радостях в баньку…
Банька на этот раз налажена была необычно. Приказал Демидов полы вымыть шампанским, а пару поддавать коньяком.
— Какой разор! — ахнул тагильский управитель Яшка Широков. — Дед ваш покойный, кто ноги мылом натирал, ругал того: «Разорители!» А вы изволите заморское вино хлестать на каменку.
— Молчать! — загремел Никита. — Дед был прижимало, а я дворянин. Ступай и делай что велят.
Никита наслаждался банным теплом. Нежился на полках под мягким веником, вздыхал и шептал блаженно!
— Дух-то какой, больно хорош!..
Селезень услужливо вертелся подле хозяина, намыливал его да парил. Одевая Никиту в предбаннике, приказчик вдруг захохотал.
— Ну что, как черт в бучиле, загрохотал? — удивленно уставился в него хозяин.
— Да как же! Ловко-то мы башкирцев обтяпали! — с довольным видом ощерился холоп. — А не грех это?
— Ну, вот еще что надумал! — отозвался Никита. — На том свет стоит: обманом да неправдой купец царствует! — цинично закончил он и, взяв жбан холодного квасу, стал жадно пить.
6
Первые русские поселенцы появились в Зауралье в семнадцатом веке. Перевалив Каменный Пояс, через нехоженые дремучие леса предприимчивые, сметливые искатели выбрались на широкую сибирскую долину, где среди дубрав, на берегах рек понастроили острожки, селения и монастырские обители. Так возник Далматовский монастырь, возведенный усердием охочих людей над красивой излучиной на левом берегу Исети.
Четко выделяясь на голубом фоне неба, и поныне грозно высятся на высоком юру величавые зубчатые стены каменного кремля, закопченные дымом башни и бастионы.
По глухим горным тропам, по еле приметным лесным дорогам шла сюда бродячая Русь: завсегдатаи монастырей, скитальцы-странники, бездомная голытьба — гулящие люди, беглые холопы. Окрест монастыря по долинам рек появились слободки и деревеньки. Край простирался тут привольный, плодородный, но жилось по соседству с Ордой беспокойно и хлопотливо. Избенки были отстроены из осинника, корявой ели, наскоро покрыты соломой, а то и дерном. Маленькие, слепенькие окошечки затянуты пузырем, кой-где слюдой. Люди тут жили тесно, скученно, но сытно и вольно. В скором времени у слободки над Исетью отстроили острожек Шадринск, для сбережения его от бродячих орд обнесли деревянным тыном, рогатками и окопали глубоким рвом. За Шадринском возник Маслянский острожек. Вокруг новых городков опять выросли села и деревни, населенные свободными землепашцами. Жили тут мужики, не зная кабалы, отбиваясь от набегов Орды и рачительно распахивая тучные земли.
Задумав строить Кыштымский завод, Никита Акинфиевич Демидов и обратил свои взоры на этот нетронутый край. В зиму 1756 года тагильский заводчик съездил в Санкт-Петербург, добился свидания с царицей и своими прожектами увлек ее. В 1757 году, по указу правительствующего сената, приписано было к новым демидовским заводам еще семь тысяч душ государственных крестьян, никогда не знавших барского ярма и живших по отдаленным селам Зауралья. В числе других сибирских сел к Кыштымскому заводу приписали и Маслянский острожек с прилегающими к нему селами и деревнями. По сенатскому указу предполагалось, что приписные должны были отработать лишь подушную подать — рубль семь гривен в год. Еще петровским указом была определена поденная плата приписным мужикам за их работу: пешему рабочему за долгий летний день — полгривны, конному — гривенник.
В день Еремея-запрягальника, в страдную пору, когда ленивая соха и та в поле, в Маслянский острог приехали приказный и демидовский приказчик с нарядчиками. В прилегающие села и деревеньки полетели гонцы с повесткой прибыть всем мужикам и выслушать сенатский указ.
После обедни староста согнал крестьян к мирской избе, и приказный объявил им:
— Ну, радуйтесь, ребятушки, больше подать царице платить не будете! За вас Демидов заплатит. А вы должны, братцы, свои подати на демидовском заводе отработать. К заводу, во облегчение вам, и приписываетесь вы, ребятушки!
Не успел приказный рта закрыть, заголосили бабы, недовольные крестьяне закричали:
— Это еще чего захотели: мы землепашцы, привыкли около землицы ходить! Нам заводская работа несподручна. Не пойдем на завод!..
Рядом с приказным стоял демидовский приказчик Селезень. Этот крепко скроенный мужик, одетый в суконный кафтан, в добрых козловых сапогах, по-хозяйски рассматривал крестьян. «Ничего, народ сильный, могутный, — прищуренными глазами оценивал он приписываемых. — Свежую силу обрел наш Никита Акинфиевич!»
Приказчик нагло шарил взором: нравилось ему, что мужики обряжены были по-сибирски — в крепкие яловичные сапоги, в кафтаны, скроенные из домашнего сукна. «Это не расейские бегуны в лапоточках да в холщовых портках».
Заслышав гул недовольства в толпе и бабий плач, Селезень нахмурился: