— Прочел, — ответил малость повеселевший Ершов.
— Ну что?
— Как бы вам сказать?.. Много еще думать над этим нужно.
Пока Климов и Ершов говорили, к ним подошел, неся в пригоршне сорванные бирки, старшина роты.
— Собирайтесь, товарищ Добудько. Я вас довезу до поселка. А ты тоже марш в общежитие! — Замполит строго посмотрел на Ершова.
— Разве его выпроводишь? — пожаловался Добудько. — Вин день и ночь в казарме пропадает. Точно! Беда с ним, товарищ подполковник. Женить, говорю, Андрюшку треба. А то фельдшерица Оленька все глаза проплакала за ним. Влюбив ее в себя, а жениться не хочет…
— Что же это ты? — еще строже посмотрел на возмужавшего «сына полка» замполит. — Смотри у меня, Ершище, а то я сам на ней женюсь.
— Вы ведь женатый! — засмеялся Ершов.
— Так за Мачильского выдадим Ольгу! Видал, какие у него усики да бакенбарды! Он уже давно возле нее увивается. Так что ты, Ерш Сомович, можешь остаться с носом. Учти это! Ну будь здоров!
Глава седьмая
Поход
Возвращение Селивана Громоздкина в роту совпало с новым учением. На этот раз подразделения совершали сорокакилометровый ночной марш без боевых машин и тяжелого оружия. Проверить физическую выносливость солдат в длительном походе по сильнопересеченной местности в условиях суровой полярной зимы — такова была основная цель марша. Пушки, крупнокалиберные минометы и гранатометы, бронетранспортеры, автомобили и танки стояли в парке, а минометчики, артиллеристы, гранатометчики, шоферы и механики-водители шагали в одном строю со стрелками и пулеметчиками.
Походным порядком шли радисты, телефонисты, санитары, свободные от нарядов повара и другие солдаты хозяйственных служб. Полковник Лелюх приказал, чтобы в казарме оставалось минимальное количество людей.
Командир взвода лейтенант Ершов посоветовал Громоздкину находиться в распоряжении дежурного, учитывая, что солдат после болезни еще недостаточно окреп и едва ли выдержит длительный марш.
Однако Селиван запротестовал:
— Скоро инспекторская, товарищ лейтенант. Должен же я испробовать свои силы. Дойду, кровь из носу, а дойду! — горячо говорил он.
— Ну хорошо, — согласился Ершов. — Только без «крови из носу»…
— Слушаюсь! — гаркнул Громоздкин, становясь в строй.
Солдаты смазали лица тюленьим жиром.
— Снять валенки! — скомандовал старшина Добудько. И когда солдаты исполнили его команду, принялся тщательно проверять, как они навернули портянки.
Результаты проверки, видимо, удовлетворили Добудьку, потому что он тут же подал новую команду:
— Расстегнуть брючные ремни!
Солдаты, смущенно сопя и посмеиваясь, отпустили ремни и расстегнули пуговицы на шароварах. А Добудько шел вдоль строя и невозмутимо, бесстрастно проверял, все ли они заправились так, чтобы не обморозиться. И тут оказалось все в порядке.
— Подтянуть ремни! — скомандовал старшина и пошел доложить командиру роты о готовности солдат к походу.
В час ночи полк оставил казармы.
По колонне передали:
— Можно петь!
И сразу же перекатом, из конца в конец, понеслось — сначала отчетливо, потом все глуше и протяжнее, пока совсем не угасло, как бы замерзнув на лету, подобно птице в лютую стужу:
— Рота, запевай!
— Батарея, запевай!
— Запе-э-э-вай!
— …ва-а-а-ай!
— …а-а-а-а-а…
— …а-а-а-а-а…
В хвосте колонны еще плыло это неопределенное «а-а-а-а», а в голове, там, где были подразделения первого батальона, уже взметнулось в студеную высь:
Сотня сильных молодых голосов грозным рокотом возвестила, что встретит враг, который отважится напасть на страну:
А какая-то другая, веселая рота мягко уговаривала:
А где-то в середине колонны вспомнили старинную:
«Давай, давай, Ваня, жми, дружище!» — ощущая странный озноб во всем теле, мысленно поощрял Селиван Сыча, из рта которого тонкой струей вырывался пар. Вот где пригодилось искусство Сыча! Он высвистывал такие коленца, что у третьей роты дух захватывало, и она невольно умолкала, давая простор распалившейся Ванькиной душе.