Колонна между тем двигалась вперед, все выше и выше в горы. Особенно трудно было тем, кто шагал впереди: они шли по пояс в снегу, часто проваливаясь в какие-то ямы.
Вместе с колонной поднимались и песни, но с каждым километром голоса слабели, песни затухали. Дольше всех держалась одна, та, что уговаривала маму, чтобы она не горевала и не грустила. Но вот и эта песня погасла. Теперь слышались только скрип снега, шумное дыхание солдат, команды, раздававшиеся то тут, то там: «Подтянись!», «Не отставать!», да время от времени прорывались шутки.
— Ну как, Рябов? — спрашивал своего дружка Селиван. — Не служба, а малина! Сиди на машине, отдыхай, пейзажами любуйся, свежим ветерком дыши. Красота, верно?..
— А ты все еще помнишь, — проворчал Петенька, в три погибели согнувшийся под тяжестью своей полной выкладки.
— Как же, помню, — невозмутимо ответил Громоздкин.
— Если б я знал, что ты такой злопамятный, ни за что не пришел бы к тебе в госпиталь! — всерьез обиделся Рябов: он чувствовал, что ему не выдержать до конца похода, и очень тревожился, а тут еще Селиван со своими шуточками.
— Не обижайся, Петенька, это я только так… Хочешь, пожалею? — предложил Громоздкин.
— Тоже мне жалельщик нашелся! — огрызнулся Петенька. — Уж как-нибудь обойдусь! И что ты ко мне привязался?
— А то и привязался, что наперед знаю — пригожусь! Хочешь, понесу немного твой мешок?
— Не хочу. Вон Сычу предложи свои услуги. Видишь, он уже сопит, как паровоз…
— Этот паровоз дотянет! А вот ты… Ну, раз не хочешь, как знаешь. Мое дело телячье.
— Болтун! — Петенька зло сплюнул и не заметил, что плевок упал на его же шинель и мгновенно превратился в сосульку.
Некоторое время шли молча. Вскоре увидели слева чей-то силуэт. Угадали — лейтенант Ершов, вездесущий, неутомимый Ершище… Проверяет, нет ли отставших. А справа, метрах в пятидесяти, какая-то темная масса стремительно переместилась вниз, огласив окрестность хриплым, знобящим душу стоном.
— Что это? — вскрикнул Петенька, невольно схватившись за полушубок старшины, замыкавшего, как и положено ему в походе, строй роты.
— Не бойсь, солдат. Це оленье стадо. Точно.
— Зачем оно тут?
— Пасется.
— На снегу, да? — наивно спросил Петенька.
— Точно. Ягель достает.
— Ну и житуха! Не хотелось бы мне быть оленем, — вздохнул Петенька.
Оленье стадо на какое-то время отвлекло его от ноющей боли, которая чувствовалась во всем теле, особенно в ногах. Теперь усталость обрушилась на него с удвоенной силой. Однако Петенька стоически продолжал шагать и шагать, стараясь ни на метр не отставать от Сыча, спина которого все время маячила перед его глазами.
Иван Сыч слышал дыхание Рябова и по нему определял, надолго ли хватит у Петеньки пороху.
Добудьку зачем-то позвали в голову колонны, и Рябову стало совсем плохо: рядом со старшиной ему было немного легче.
Петенька часто-часто сопел. Противогазная сумка сползла вперед и ударяла по коленкам, но Петеньке надоело поправлять ее. Вещмешок стал таким тяжелым и жестким, будто в него тайно от Петеньки наложили булыжников.
«Ну теперь, кажется, все… крышка! — подумал солдат. — Ну да черт с тобой, так тебе и нужно, мамкин сынок! Мелюзга несчастная!»
Петенька начал спотыкаться, раза два клюнул носом идущего впереди Сыча.
Иван быстро обернулся, не говоря ни слова, почти сорвал с Петенькиных плеч противогаз, вещевой мешок и молча повесил все это на себя.
— Зачем ты? Не хочу! Сыч, слышишь, отдай! — зашипел вдруг Рябов.
— Не отдам, — угрюмо выдавил из себя Иван. — Отдохнешь немного, тогда верну. Дурак, вот ты кто, Петенька! Как, по-твоему, я солдат или не солдат?
— Ну солдат. Что дальше?
— Значит, по-твоему, солдат не должен выручать своего товарища?
— Должен, когда товарищ нуждается в такой выручке.
— А ты, выходит, не нуждаешься? — саркастически спросил Сыч.
— Не-ет, — неуверенно пробормотал Петенька, испытывая редкостное наслаждение от того, что с его плеч сняли несносный груз.
— Ну вот что, дорогой товарищ, — сказал Сыч строго. — Ты лучше мне не ври. Все равно ведь не умеешь. Да комсоргу это и не полагается… Помнишь, старшина говорил о цветиках и ягодках? Вот они самые, ягодки, и начинаются. Ничего, как-нибудь. Только духом не падай. На луну чаще посматривай — она ныне, кажется, малость поболе кроильного решета.