Алексей Агафонов не мог представить себе, чтобы важные события в жизни его полка совершались без него, без его непосредственного участия. Вот почему он тотчас же отправился на поиски своей роты, когда узнал от дежурного о том, что весь полк поднят по тревоге и находится на марше.
— В каком направлении он пошел? — спросил Агафонов.
— Точно не знаю. Кажется, в западном, в сторону гор, — ответил дежурный.
Добровольно нацепив на себя полную выкладку и забыв прихватить НЗ, Агафонов бегом выскочил из казармы.
Выйдя из расположения, он быстро пошагал к темневшей вдали горе, по следам, проделанным в снегу солдатами второй роты, которая два дня тому назад выходила на тактические занятия. Агафонов же считал, что тут прошел весь полк и что ежели он пойдет по этому следу, то быстро догонит свое подразделение.
«Скорее! Скорее, Алеша!» — подбадривал и подгонял он себя, испытывая неприятное чувство одиночества среди бескрайних снегов.
Так он двигался часа три-четыре, а колонны еще не было видно. Вскоре не стало заметно и следов — должно быть, их замело внезапно загулявшей поземкой.
Агафонов остановился, трудно дыша. В носу покалывало от мороза. Мохнатые от инея ресницы слипались. От напряжения слезились глаза. В ногах легкая дрожь.
«Пойду дальше», — решил Алексей, с тревогой поглядывая на схватывавшиеся перед ним злые бурунчики и прислушиваясь к змеиному шипению поземки, все ускорявшей и ускорявшей и без того стремительный свой бег.
Там и сям быстро вырастали белые курганчики, над их вершинами дымились, кружась, крохотные снежные вихри.
Солдат шагал, то и дело спотыкаясь о белые запруды, сооруженные поземкой. Все чаще ветер кидал ему в лицо целые пригоршни остро-колючего снега, который больно царапал щеки, лоб, губы, застилал глаза, забирался под ушанку, за воротник полушубка.
Агафонов сильно вспотел — и не столько от усталости, сколько от нараставшей в груди тревоги. Ему все еще не хотелось признаться в том, что он сбился с пути, попросту сказать, заблудился, и теперь остается один на один с осерчавшей на что-то и уже начавшей дурить стихией. Но сердце ведь не обманешь. На то оно и сердце, чтобы раньше разума почуять приближение опасности. Оно уже колотилось чаще и беспокойнее, вещая беду.
«А я все-таки найду полк!» — единственно из упрямства шептал теперь Агафонов, нагнув по-бычьи голову, медленно продвигаясь вперед, натыкаясь на упругие толчки ветра, порывами гнавшего навстречу человеку стену высокого, вздыбленного, стенящего, воющего и свистящего снега. А тут еще память совсем некстати подсунула слышанное недавно: «Каждый год кто-нибудь да погибнет в этих снегах… Хорошо, коли собачья упряжка случайно наткнется на тебя, а то, брат, хана… пиши пропало…»
«Собачья упряжка!.. Откуда ей взяться, этой самой упряжке? Что ж чукчи — дураки, выедут в такую непогодь!..» Агафонов опять остановился, огляделся вокруг, но ничего не увидел, да и невозможно было что-либо увидеть: снег был под ногами, снег бушевал в воздухе, и сам Агафонов напоминал теперь снежную бабу — все поры его обмундирования забило мелкой снежной пылью.
«Что же мне делать? Вернуться?» — Но теперь он уже не знал, где остались казармы.
И стоять на месте нельзя: замерзнешь.
«Шагать надо, шагать, шагать… хоть по кругу, а надо шагать… Вот так… так… Ничего! Не вечно же она будет дурить! Наиграется и утихнет. А там…»
Почему-то на мгновенье увидел лицо Петеньки Рябова…
«Где он сейчас?.. Хорошо, если успели вернуться в казармы… Добудько, чай, развешивает в сушилке портянки… От них теплый пар идет… Солдатским потом пахнет и паленой шерстью от валенок… А Селиван все же зря не пишет Настеньке. Зря… У них небось с матерью и дровишек-то мало, в избе холодно… А, черт, больно как!..»
Агафонов стягивает варежку и вытирает горячей ладонью лицо. На ладони кровь. Но он ее не видит и вновь надевает варежку. Ему страшно хочется есть, а НЗ оставил в казарме…
«Немножко посижу, отдыхаюсь малость… Только бы не заснуть. Говорят, самая легкая смерть. А ну ее к лешему!..» Агафонов поворачивается спиной к ветру и тяжело опускается на снег. А уже через минуту едва поднялся, наполовину засыпанный. Пошел опять, пошел прямо перед собой, не зная, приближается ли к казармам или отдаляется от них. Но это теперь не имело никакого значения: солдат знал, что далеко ему не уйти. Он это очень хорошо знал…