Вот так же, наверное, ссутулившись, серьезный-пресерьезный, ходил он когда-то по окопам где-нибудь на Курской дуге или за Днепром, разнося солдатам их нехитрую пищу да приданные ей неизменные сто граммов.
Добудько и сейчас по давней фронтовой привычке стал делить махорку, которая, как известно, во все времена представляет для солдат большой дефицит.
Разложив табак на кучки, по виду равные, но никем, понятно, не взвешенные, старшина приказал:
— Рядовой Сыч, отвернитесь!
— Слушаюсь! — обрадовался Иван, мгновенно оценив выгодную для себя сторону этого Добудькиного предприятия.
Солдаты оживились: им явно по душе новый метод дележки, хоть своим демократизмом он и находился в известном противоречии с армейскими порядками:
— Только не подсматривай! — на всякий случай предупредил Добудько.
— Что вы, товарищ старшина! Как можно!
— Добре. Давай называй фамилии… Кому? — старшинский перст пистолетом нацелился в одну из куч.
Сыч, скосив на нее хитрющий и хищный глаз, уже успел заметить, что куча эта вроде бы как самая большая, и торопливо объявил:
— Мне!
Солдаты захохотали.
— От бисов сын! Мабуть, пидглядев?
— Да нет же, товарищ старшина! Провалиться мне на этом месте!
— Ладно, еще успеешь провалиться. Пийшлы дальше… Кому?
— Селивану!
— Якому Селивану? Ты мне по всей форме называй, по фамилиям!
— Громоздкину! — заорал Сыч.
— А потише неможно? Я ж не глухой!.. Ну добре. Получай, Громоздкин!.. Дальше кому?
— Агафонову!
— Що ты допреж всех своих друзей оделяешь? — улыбнулся Добудько. — От саратовский мужичок! Бильше никогда не возьму тебя на такое ответственное дело… Ну давай… Да отвернись, говорю тебе! Куда очи встремив?..
— Кому?
— Вам, товарищ старшина!
По окопу вновь прошумел хохот.
— Отставить! — гаркнул Добудько. — Рядовой Сыч, отстраняю вас… Шагом марш видцеля!.. Агафонов, становись заместо Сыча! От так… Кому?
— Сержанту Ануфриеву.
— Добре… Кому?
— Петренко.
— Получай, Петренко. Кому?
— Нашему лейтенанту.
— Не положено… Кому?
— Вам.
— Теж не полагается… Кому?
— Иванову.
— Добре. Получай, Иванов. Кому?
— Ваганову.
— Добре… Кому?
…Еще долго из окопа доносилось это «кому». Добудько переходил в другой взвод, и там повторялось все сначала. Он уже собирался отправиться в «тылы», то есть туда, где располагались хозяйственные подразделения полка, когда к нему подошел Алексей Агафонов. Солдат был чем-то сильно взволнован. Обычно румяное лицо его сейчас побледнело.
— Що-нéбудь случилось? — встревоженно спросил Добудько, присаживаясь в окопе. — Сидайте и расскажите.
— Да ничего не случилось, товарищ старшина. Я за советом к вам…
— Добре. Ну-ну…
— Скажите, товарищ старшина, мне можно будет на сверхсрочную?..
— Що? — Добудько глянул на солдата так, словно бы первый раз его видел. — На сверхсрочную?
— Да.
— Так вам же, Агафонов, еще срочную служить да служить… як медному котелку…
— Я знаю. А потом?
— Ну а потом побачимо. Вообще идея добрая. Хвалю! Это уж точно! — Добудько утопил руку Агафонова в своей горячей ладони. — А як же з гармонею?
— Гармонь в полку вместе со мною будет служить.
— Добре. Що ж, вот мне хорошая смена будэ. — Добудько шумно вздохнул. — Мабуть, пора. Старею…
По загорелому лицу старшины легкой тенью пробежала грусть.
Они распрощались.
Уже издали Добудько крикнул:
— Завтра с командиром роты о вас поговорю! Вам, Агафонов, треба в полковую школу… на младшего командира вчитыся… Это уж точно!
— Спасибо, товарищ старшина!
А в это самое время Селиван Громоздкин сидел в кабине своего бронетранспортера и торопливо сочинял письмо Настеньке. Селиван слышал от фронтовиков, что они писали своим возлюбленным перед самым боем. Пусть и Настенька узнает, что он думает о ней в этот трудный для него и ответственный день. Важно только, чтобы она ни капельки не почувствовала, что причинила ему страшную боль своим замужеством. Это самое важное!
И Селиван, приналегши грудью на баранку, писал:
«Здравствуй, Настасья Спиридоновна!
Ты теперь замужняя, и тебя полагается называть по имени-отчеству. Прослышал я, что вы взяли в зятья моего старого корешка Володьку Гришина. Что ж, поздравляю тебя и твою мамашу: зятек что надо! Он и дров нарубает, и корову напоит вовремя, и плетни подымет, и кормов скотине припасет, и воду будет чалить на ваш огород, только держись. В армии он был радистом, так что в твоей избе скоро радио загоргочет — соседям тошно станет! Вы Володьку только подгоняйте, чтоб не разленился. Пирогами с капустой да с калиной не очень-то закармливайте — разжиреет, как наш кот Васька, и мышей не будет ловить. Пусть впроголодь живет — так лучше, больше гибкости в теле и прытче за коровой будет бегать, а то ведь она у вас непутевая — все в чужой огород норовит. А суженому своему передай, что я ему низко кланяюсь — выручил! Чего доброго, а то б, глядишь, я первый попался на эту удочку. То-то была бы верная женушка: ты за порог, а она уже глазами в других стреляет. Так что спасибо ему от всего солдатского сердца. Вернусь из армии — пол-литра поставлю. А мои слова, какие я тебе сказал, — помнишь, там, у Березового пруда? — всурьез не принимай, я просто пошутил — мало ли чего взбредет в голову, особенно, когда она дурная. У меня к тебе, Настенька, большая просьба: фотокарточку мою, которую я тебе подарил сдуру, порви на мелкие кусочки и выброси. А то супруг твой увидит — еще колотить тебя зачнет, — я ведь знаю Володьку! Заодно порви и мое предыдущее к тебе письмо, какое я из госпиталя послал: там сплошное вранье, ни в какой воде я не тонул и никакого бронетранспортера не выручал, а попал в госпиталь по причине чирьев, или фурункулов, как называет эту паршивую болезнь Петьки Рябова мать. Будешь в бригаде, передавай большой привет ребятам.