Белов, прочитав дело, пришел к прежнему выводу: уголовного преступления в этом случае не было. И все же он послал дело на новое расследование.
Старший следователь прокуратуры, криминалисты, судебно-медицинские эксперты из Института судебной медицины проверили, сопоставили, изучили события на Зеленом бульваре во всех деталях, исследовали все доказательства, предположения. И вывод сделали тот же: состава преступления в случае с гибелью гражданки Кривцовой нет.
И вот Кривцов снова в кабинете Белова.
Он пришел с вещичками, поставил их на пол около кресла.
Белов не спеша уточнил некоторые детали, поинтересовался самочувствием Кривцова, делами на заводе.
— Да, все могло быть у вас иначе. Все! — Он сделал отметку на пропуске. — Можете быть свободны.
Кривцов недоумевающе посмотрел на него:
— Но как же? Я готов…
— Искупить свою вину в краях не столь отдаленных? Или даже смертию смерть поправ?
Кривцов глухо выдавил:
— Готов и к этому.
— Можете быть свободны.
Кривцов хотел сказать еще что-то, но, как видно, раздумал и медленно пошел к двери…
После того как Кривцов ушел, Белов долго думал о том, как невероятно сложна жизнь, какие трагические, запутанные ситуации возникают порой во взаимоотношениях людей. И как трудно, а иногда и невозможно уложить их в рамки каких-то правил, норм и законов. И как безрассудно порой люди бросаются тем, что у них есть самого дорогого…
Из задумчивости Белова вывел телефонный звонок. В трубке послышался голос старшего следователя, проводившего повторное расследование дела:
— Ну, как беседа с Кривцовым? Ничего нового он не сообщил? Согласны вы с нашим заключением?
— А что он может еще сообщить нам? Ищет наказания. Судить мы его не можем. Как не можем и освободить от сознания вины за гибель Кривцовой. От этой кары ему не освободиться. До конца своих дней.
Последний взлет
Прием посетителей растянулся надолго. Сняв очки и устало вздохнув, депутат Ракитин спросил секретаря:
— Ну, кажется, все? Тяжеловатый выдался денек, ничего не скажешь. И не упрекнешь никого: не по пустякам шли, причины у всех серьезные.
Секретарь как-то мялся, беспокойно поглядывая на дверь. Ракитин заметил и спросил:
— Ты что? Уж не по второму ли заходу хочешь начинать?
— Понимаете, Павел Степанович, там давно сидит пожилой гражданин. Просится к вам. Суть вопроса он изложить отказался. Дело, говорит, сугубо личное.
— Ну что ж, — вздохнул Ракитин. — Зови. Пусть входит.
Он представил, как сейчас войдет раздражительный старик и начнет многословно излагать бесконечную историю своей тяжбы с каким-нибудь столь же несговорчивым соседом.
В комнату вошел высокий, действительно пожилой, но статный, даже стройный человек с седой гривой аккуратно подстриженных волос, на нем ладно сидели серый костюм и голубая в белый горошек рубашка. Вместо галстука был подвязан легкий темно-синий шарф, как это принято у артистов или художников, Войдя, он пристально посмотрел на сидевшего за столом Ракитина и, покосившись на кресло, вежливо осведомился:
— Разрешите?
Ракитин, отрываясь от своих мыслей, поспешно предложил:
— Да-да. Извините. Пожалуйста, садитесь. Я слушаю вас.
— Моя фамилия Кудрявцев. Кудрявцев Владимир Михайлович. Художник. Дело у меня необычное, и я убедительно прошу вас выслушать меня и помочь.
— Выслушать готов, смогу ли помочь, скажу, когда узнаю суть дела.
— Да-да. Конечно. Боюсь только, что и узнав суть вы особой готовности не изъявите. Тем не менее намерен просить вас, настойчиво, убедительно просить помочь.
— Так в чем же просьба?
— Я прошу вас помочь зарегистрировать мой брак с гражданкой Воронцовой Людмилой Павловной.
Ракитин удивленно поднял глаза.
Кудрявцев, несмотря на свой аккуратный, даже элегантный вид, все же мало подходил на роль жениха.
— Это дело органов, осуществляющих регистрацию гражданских браков, — сухо ответил Ракитин. — Вы были там?
— Был. И сотрудница отказала из-за разницы в возрасте. Дело в том, что моя будущая супруга значительно моложе меня. — Помедлив немного, уточнил: — Мне за шестьдесят, ей тридцать. Точнее, чуть-чуть за тридцать.
Ракитин задумался. Он знал случаи подобных браков. Часто, увы, это были деловые союзы с точным расчетом на выгоду для одной из сторон — той, которая имела в запасе большее количество лет жизни.
Кудрявцев, казалось, догадывался, о чем думает депутат, и, прерывая затянувшуюся паузу, заговорил:
— Ход ваших мыслей сейчас, видимо, таков: молодая хищница, охотница за легкой, беззаботной жизнью, окрутила подвернувшуюся жертву, затуманила мозги старику и решила овладеть накопленными благами. Так ведь? Я не ошибся?
Ракитин усмехнулся:
— Пожалуй.
— Ну так вот, товарищ депутат, в данном случае вы ошиблись. Наш союз с Людмилой Павловной совсем иной, на нем не лежит и тени корысти. Более того, Людмила Павловна настойчиво противится формальному закреплению нашего союза. Но его настойчиво добиваюсь я. И добьюсь.
— А почему противится оформлению брака гражданка Воронцова?
— Видите ли, Людмила Павловна человек особый. Я бы сказал, редкостный человек. Мы, говорит, любим друг друга, и этого достаточно. Людям же понять нас трудно. И незачем затевать эти хлопоты. А я иного мнения. Раз наш союз основан на чистом, искреннем чувстве — а иначе ни я, ни Людмила Павловна и не помыслили бы о нем, — то почему он не может быть законно оформлен? Права гражданина у нас священны, в том числе и право на брак. — Кудрявцев, сказав это, взглянул на Ракитина, опасаясь, как бы его слова не были приняты с иронической снисходительностью. Но нет. Депутат слушал его внимательно и серьезно.
— Ну что ж, товарищ Кудрявцев, оставляйте ваше заявление. Вопрос, надо полагать, будет решен с учетом и ваших прав, и советских законов.
Недели через две после этой встречи Ракитин уехал со службы чуть раньше и, отпустив машину, решил пройтись пешком. Неожиданно вблизи своего дома он встретил Кудрявцева. Поздоровавшись, Ракитин спросил:
— Вечерний моцион совершаете?
— Да, прогуливаюсь.
— А почему же без спутницы?
— Уехала в Ростов к сестре. Приболела та немного, ну Люда и помчалась, чтобы помочь.
— Вызывали вас по поводу заявления?
— Да-да. Спасибо вам, от души благодарю.
Поговорив еще немного, Ракитин стал прощаться. Но у Кудрявцева вдруг возникла идея:
— А знаете, Павел Степанович, извините, что я так неофициально к вам. Зайдемте ко мне. Это совсем рядом. Посидим, чаю попьем. Захотите, музыкой угощу. Люда у меня стереофоническими записями увлекается. Время-то ведь еще детское. Всего восемь часов.
Ракитин был совсем не прост в отношениях с людьми, случайных знакомств не признавал, но прямодушие Кудрявцева, его искренность покоряли, и, к собственному удивлению, Ракитин согласился.
Кудрявцев жил в большом старом доме. Просторная квартира казалась образцом старого московского быта. В ней удивительно обжитыми, органичными и уютными выглядели массивная, потемневшая от времени мебель, громоздкие хрустальные люстры и все прочее убранство. И чай хозяин приготовил вкусный, музыку подобрал приятную. Беседу повел непринужденную и неторопливую. Но Павла Степановича все время занимала мысль, почему Кудрявцев не предложит посмотреть его работы? Он уже вспомнил, что имя художника не раз встречал в прессе, на афишах, но, кажется, давно. Поразмыслив немного, Ракитин спросил:
— Владимир Михайлович, у вас, художников, принято угощать гостей своими творениями. Я, правда, не знаток изобразительного искусства, так что квалифицированных суждений не выскажу, но посмотреть ваши работы хотел бы.
Кудрявцев нахмурился и, преодолевая неловкость, поспешно проговорил: