Старик одобрительно сжал губы: да, род Ларсенов не имеет права пресечься, он должен жить для заповедного дела. Но щелевидные глаза его таили какие-то сомнения.
— Когда появляется в доме женщина, жизнь меняется совершенно, — глухо ответил он на слова сына и в конце его фразы послышалась горечь.
Ивар молчал.
Старик устало заволочил ноги, останавливался и несколько раз вздыхал и кряхтел. Было видно, что мысли его с большим трудом укладываются в слова.
— Поэтому, — продолжал он, — первая твоя задача — это выбрать себе такую жену, которая как можно меньше изменит твою жизнь. Ты еще не выбрал?
— Нет, — кратко сказал Ивар.
— Это самое главное — озабоченно заметил старик. — Иначе… ну да, иначе она сама станет для тебя Гольфстремом и понесет тебя туда, куда ты вовсе и не думал идти. И сопротивляться ей будет трудно. Самые сильные из нас иногда бывают слабы, как моллюски. И если хочешь одолеть ее, — я говорю о женщине, — брось ее, отойди в сторону, как сделал это я Иначе на шее у тебя или даже в мозгу будет тяжелый груз. Всю жизнь он будет тащить тебя вниз.
Вслед за тем нетвердыми, усталыми шагами он подошел к шкафу, где хранилась шкатулка из черного дерева, порылся немного и в молчании положил на стол перед сыном пожелтевший пакет.
— Вот, посмотри, — сказал он в застенчивой хмурости. — Ты убедишься, что я победил. Я вовремя отвел от себя эту напасть, чтобы она не мешала мне заниматься моим делом. Здесь ты все узнаешь. И ты поймешь, как все пошло бы по-иному, если бы случилось иначе.
Ивар недоумевающе протянул руку к пакету, но старик торопливо предупредил его и прикоснулся к пакету пальцами.
— Погоди, — сказал он, — прочтешь, когда я уйду. А потом можешь все уничтожить. Я это хранил для тебя. Чтобы предостеречь от непоправимых глупостей. Да, да, когда-нибудь люди поймут, что любовь и всякие такие вещи — это болезнь, постыдная болезнь. Ее надо презирать, как оспу, лихорадку или чуму. Когда человек пьянеет от женщины, это в тысячу раз хуже, чем опьянение от виски. Я чуть было сам не заболел, но меня спас счастливый случай. Я воспользовался им, чтобы отмахнуться раз навсегда. Раз навсегда… Кажется, я все сказал. А теперь я прилягу. Голова у меня тяжелая, точно в ней свинец.
Когда он вышел, Ивар, все еще недоумевая, стал раскрывать пакет, спрашивая себя, чем еще хочет его напутствовать отец. Развязав шнурок, припечатанный сургучом, Ивар деловито и осторожно отогнул края пожелтевшей бумаги и распрямил ее ладонью. Но пакет все еще не был раскрыт: под пожелтевшей бумагой оказалась другая. На ней рукой отца было помечено: 1872-й год.
Ивар пожал плечами. Ненадолго задумавшись, он быстро развернул бумагу, ощупал руками показавшийся картон и, перевернув его, обнаружил три фотографических снимка. На них была изображена одна и та же голая женщина в развратных позах. От смущения — за отца, хранившего такие картинки, — Ивар оглянулся на дверь, не стоит ли он здесь. Нет, не было никого. Ивар снова пожал плечами. Ну да, эта бесстыжая девка была неплохо сложена (каким, однако, распутством надо обладать, чтобы в таком виде позировать перед фотографом). Но откуда это попало к отцу? И для чего эта коллекция показывается ему, Ивару, перед тем, как он собирается жениться? И что все это означает?
Не на живом ли примере хочет старик показать, какие бывают женщины? Или, может быть, старые отцовские грешки?
Округленные формы нагого зазывающего тела неудержимо влекли к себе. Ивар то отодвигал от себя эти бледные снимки, то смущенно приближал их к глазам, растерянно замигавшим. Но вдруг резко сверкнуло зрительное воспоминание. Ивар вздрогнул, покраснел и замер: в неясных чертах бесстыжей женщины, особенно в тонких бровях ее, устремленных прямо к вискам, он узнал свою мать.
Гадливость, ужас и смертельная боль судорожно стянули мускулы его застывшего лица; сдавили, сузили горло, и Ивар Ларсен, задетый неожиданностью, чуть ли не впервые за всю свою жизнь громко засмеялся. Правда, смех был хриплый, глухой, походивший на лай собаки во сне; но он удивил самого Ларсена, заставив его еще раз вздрогнуть и задержать дыхание.
Прошла секунда, может быть, две. Ивар, стараясь не смотреть на снимки, быстро прикрыл их бумагой и отодвинул подальше. Но тут глаза его упали на письмо, которое лежало на дне пакета и до сих пор оставалось незамеченным. Ивар нерешительно взял его в руки, помахал им в воздухе: читать или не читать, ведь это письмо матери?