Навещавший их карантинный врач, исхлестанный морщинами старичок, растягивая улыбку до ушей, несколько раз говорил Ларсену:
— Вашей супруге, я полагаю, следовало бы иметь ребенка.
Ларсен яростно кричал в ответ:
— Четвертого? Вздор! Довольно. Мы не кролики.
Врач долго и настойчиво пытался расшифровать свои слова, усиленно подчеркивая, что речь в сущности идет не о последствиях, а о причинах, но Ларсен не хотел слушать его. Само собой разумеется, дело было вовсе не в том, что Ларсен боялся уподобиться кроликам. Ему просто казалось нелепым, бестактным, несвоевременным, что жена думает о таких глупостях в то время, как он терзается упорным желанием изобрести способ помочь родине.
Но то, что так презрительно и по мужски недальновидно отбросил Ларсен, ловко подобрал молодой стройный француз-инженер, работавший по сооружению местной гавани. Всего только два раза он на улице перекинулся с г-жой Ларсен острыми зазывающими взглядами, а в третий раз он уже смотрел на нее в такой близости, что видел расширенные зрачки ее влажных бегающих глаз. Весьма возможно, что супруг, целиком ушедший в свои мысли, никогда бы не узнал об этом: супружеская ревность требует некоторого воображения или природной мнительности, а, пожалуй, больше всего самостоятельного опыта в таких изменах. У Ларсена не было ни того, ни другого, ни третьего. Для него женщина, изменяющая своему мужу, была таким же редким исключением, каким в обществе являются отцеубийцы, и когда преданный слуга-негр, вынянчивший ларсеновских детей, дрожа, плача и задыхаясь, рассказал ему, что «чужой масса» осмелился «много, много раз целовать госпожу», — Петер Ларсен, изумленный, ошарашенный, никак не мог поверить, что такой редкий, необычный случай приключился как раз с ним.
Несколько мгновений спустя он пришел в бешеную ярость, зверски ударил негра кулаком в глаза, а затем настрого приказал ему молчать. Пришлось оторваться от своих привычных мыслей и перейти к другим, новым, беспокойным мыслям, и целых четыре дня продолжались поиски доказательств измены (Ларсен так и говорил самому себе с возмущением: «целых четыре дня ушли на глупости, недостойные серьезного человека»). На пятый день, вечером, он подкараулил француза в глухом месте сада и напустил на него двух догов. Собаки в четверть часа остервенело загрызли инженера насмерть. На шестой день неосторожного юношу очень пышно похоронили. Убийца шел за гробом в цилиндре и рединготе.
На седьмой день Ларсен вернулся к своим мыслям, довольный, что теперь уже никто ему больше не помешает.
Рассказывают, что однажды спросили Ньютона, как он открыл закон тяготения. — «Непрестанно думая о нем», — ответил физик. Ларсен никогда не слышал о Ньютоне, но бессознательно избранный им метод был тот же. Никогда не расставаясь с мыслями своими, он всегда был наготове влить расплывчатую массу обуревавших его идей в какую-нибудь подходящую форму, которую подскажет ему случайность. Однако, прошло уже восемь месяцев, а Ларсен все еще пребывал в состоянии школьника, только собирающегося приступить к решению трудной задачи.
Погибшего инженера-француза заменил старый пьяненький голландец Трейманс, некогда напряженный искатель счастья, под конец горько разуверившийся в успехе. В один прекрасный день ему стало ясно, что он неудачник. Тогда, грубо отбросив от себя всякие дальнейшие иллюзии, Трейманс решил искать утешения в страсти к напиткам, и любимейшим из них стал для него джин с медом.
Ларсен познакомился с ним в гавани во время работ. Ему понравились сумрачные глаза голландца, излучавшие мечтательную скорбь. Они разговорились. Оказалось, что Трейманс объездил весь свет и знает решительно все. В словах старого неудачника Ларсен сразу почувствовал стыдливую печаль человека, которого доконали несбывшиеся надежды. Слушая его, Ларсен плотоядно подумал: «Вот у таких людей всегда можно чему-нибудь научиться и даже взять напрокат несколько остроумных идей».