Справа от палаты Дениса по синим кучерявым волнам прыгали три белых кораблика. Слева на пронзительно зеленой лужайке, усеянной красными и желтыми цветочками, скакала пятнистая корова с восемью ногами и неправдоподобно большим выменем. Задранный к зениту хвост, чудовищная ухмылка от уха до уха. Несмотря на схематичность рисунка, было ясно, что корова танцует. И, похоже, не слишком трезва: желто-красный веночек болтался на одном роге. Арина, хоть и видела корову уже бог знает сколько раз, невольно улыбнулась. Прав Илья Зиновьевич!
Суровая тетя Глаша в застегнутом, как обычно, всего на две пуговицы халате, стоявшая почти сразу за дверью, повернулась, глядя на Арину почти просительно. А за ней…
– Мама? Зачем ты здесь?
Еще дальше, почти в углу молча темнела фигура в священническом облачении и с какими-то блестящими штуками в руках. Лицо у фигуры было возвышенно-отстраненным.
– Девочка моя! – Елизавета Владимировна порывисто обняла дочь, прижала, глаза мгновенно заблестели.
Вот только слез сейчас не хватало! Впрочем, мать всегда очень тонко чувствовала, где нужно остановиться. И что хуже всего – она ведь не играет в сочувствие. Она искренне сопереживает. Она всегда – искренне. Но почему, почему от этой поддержки как-то… хуже? Нет. Неловко? Тоже нет. Но хочется эту искреннюю любовь и нежность как-то… выключить. Или хотя бы притушить. Арина высвободилась – осторожно, ни в коем случае не резко. Не дай бог мамуля переключится в режим «за что ты со мной так».
– Мам. Что. Ты. Тут. Делаешь.
Та улыбнулась почти радостно:
– Отец Вениамин согласился провести молебен. Или… я путаюсь во всех этих обрядах. Он помолится за здравие Дениса.
Тетя Глаша, немного сдвинувшись, встала спиной к палатной двери с явным намерением никого туда не пускать, плечом к плечу с Ариной. От этого «плечом к плечу» стало как будто легче.
– Зачем? – повторила она.
– Ну как же! – недоумение на мамином лице было таким же искренним, как сочувствие.
– Что происходит? – Илья Зиновьевич появился как ниоткуда. Впрочем, сразу за поворотом из коротенького, на две палаты, тупичка располагалась невзрачная дверь на одну из внутренних лестниц, а дальше тянулся еще один коридор, куда обширнее этого закутка.
– Я просто хочу помочь! – Елизавета Владимировна прижала ладони к щекам, распахнутые глаза все еще блестели непролитыми слезами.
– Это моя мама, – обреченно объяснила Арина. – Она собирается провести молебен у одра болезни… или как там это называется.
Она надеялась, что Зяма сумеет доходчиво объяснить, что палата интенсивной терапии – не проходной двор, и лишние посетители, будь они хоть святые апостолы, там без надобности. Мамуля начнет его переубеждать, быть может, даже заплачет… Господи, как все это бессмысленно и безнадежно! Но Илья Зиновьевич заработал свой авторитет отнюдь не только хирургическими талантами. Одним коротким взглядом он оценил диспозицию и почти ласково предложил:
– Почему бы не помолиться в специально отведенном для этого месте? У нас отличная часовня, и я думаю, это можно будет устроить. Пойдемте, пойдемте, сейчас сестры придут проводить необходимые процедуры, не будем мешать.
Никаких плановых процедур в это время не проводилось. Но мамуля, слушая успокоительный баритон Зямы, пошла за ним, как завороженная. И тот, безмолвный, весь черный, двинулся следом.
Войдя в квартиру, Арина бессильно опустилась на пол. Даже запирать не стала, так и сползла по двери. И замерла, привалившись к ней спиной и прикрыв глаза. Почему у них не английский замок? Придется поднимать с пола размякшую тушку, запирать – и желательно сейчас, еще немного так посидеть – и забудешь, и останется дверь незапертой, мало ли… Нет бы оно все как-нибудь само… Как во дворце у хозяина аленького цветочка, где невидимые слуги и постель застилали, и на стол накрывали…
Дверь, кажется, подслушала ее мысли – замок едва слышно скрежетнул. Губ коснулся край кружки, ноздри защекотал умопомрачительный запах. Хотя, казалось бы, что такого умопомрачительного – ну чай, ну лимон, ну, может, еще капелька меда…
– Я сама, – прошептала Арина, поднимая правую руку. И чуть погодя, просто на всякий случай, левую. Кружка показалась невероятно тяжелой, но, как ни странно, сил удержать ее хватило. И чай оказался горячим, но не огненным – в самый раз, чтоб не обжечься.