Одним словом, чудное житье у них было. Неуютное. Вроде и улыбается тебе староста, и поклоны кладет, да по глазам колючим ясно — обороты считает, когда из веси уберешься.
Вот оттого и не любили креффы туда ездить. Тянули на щепках жребий, и в тот раз Хранители отвернулись от Бьерги, выпала ей тяжкая доля там выучей искать.
Она приехала в последнюю почепскую весь после полудня, злая, как упырь. Почти седмицу потратила впусте. По ее приезде всех несговоренных девок прятали, словно и в помине их не было. Приходилось колдунье идти на угрозы. Лишь после этого выводили из клетей да погребов дочерей, укутанных в глухие покровы. А отцы и братья с такой лютой злобой смотрели на посланницу Цитадели, что руки тянулись убить каждого. И при этом от души не понимали — на что девок глупых смотреть? Что толку в них? Какой еще дар в бабах! Эдак и скотину крефф попросит показать, ну как в ней тоже колдовская искра теплится?
Эти "смотрины" вымотали Бьерге всю душу. Но вот, наконец, последняя почепская деревня — и можно возвращаться в Крепость.
Спешившись у дома старосты, странница привязала коня к тыну и вошла на двор.
— Мира в дому, Одиней, — припомнила имя старшого колдунья.
— Мира, — отозвался худощавый желчного вида мужик, что вышел на звук открываемых ворот. — Чай, опять детей наших в срам вводить приехала?
— Приехала я выучей искать, — обрубила крефф. — Потому собирай всех. Глядеть буду.
Староста дернул уголком рта и хотел было что-то возразить, но в этот миг хлопнула дверь хлева, и на белый свет вышла тоненькая невысокая девушка, упрятанная едва не до пят под тканое покрывало. Только глаза и видны, да и те опущены долу, а голова склонена так низко, словно ее обладательница живет с неискупаемой виной на душе. Еще бы не вина! Девкой уродилась.
Кто там скрывался под покрывалом, Берга не знала. Диво было, что дуреха на улицу при чужинке сунулась. Видать, убиралась в хлеву и не слышала, как странница приехала. А еще диковиннее оказалось то, что от вышедшей повеяло Силой. Недюжинной, чистой, как солнечный луч.
— Кто это? — кивнула колдунья на замершую в нерешительности девку.
— Дочь моя средняя, — сощурился староста. — Аль понравилась?
Бьерга кивнула:
— Скажи жене, чтоб кузов ей собрала да еды в дорогу. Через оборот тронемся. Я ее забираю. Осененная она. А пока других созывай, погляжу.
Мужик опешил.
— Ты… — яростно выдохнул он, но вовремя осекся и продолжил: — Майрико не отдам. Выучей ищешь — так парней гляди. Девку не пущу.
— Она сговоренная? Или мужняя? — колдунья вперила в мужика взор пронзительных темных глаз, ожидая ответа.
Староста снова дернул уголком рта, собрался было обмануть, но сам себя осадил, понял, что креффа не проведешь.
— Нет, — только и ответил, а потом прибавил: — Но все одно — из дома отчего за порог не пущу. Нет на то моей воли.
— Ты не забылся, Одиней? — вкрадчиво спросила стоящая напротив него беззаконная баба. — Воля тут одна — моя. Собирай заплечник ей. Не гневи Благиев своих. Не то ведь донесу в Цитадель весть, что отказали вы Крепости. К вам с той поры ни колдун, ни целитель, ни ратоборец не приедет. Не будет тебе ни круга обережного, ни буевища спокойного.
— Ты меня не стращай! — возвысил голос староста, которому сделалось досадно, что его — мужика! — как щенка глупого баба треплет при родной дочери. — А ты — в избу пшла! — шикнул он на замершую, окаменевшую от ужаса девушку, и та метнулась тенью в дом.
Староста тем временем повернулся к наузнице:
— Среди парней ищи. А она — девка. Ее дело — рожать, щи варить да мужа почитать! А ты хочешь над ней непотребство учинить? Покров сдернуть, косы отмахнуть да порты вздеть?
Он сплюнул под ноги.
— К мужикам ее увезти хочешь? Чтоб всякая собака лик ее видела? Не бывать такому! Дочь на позорище не отдам! У меня без нее их еще две, да трое сыновей. Какой дом их примет опосля срама этакого? И думать забудь. Парня любого отдам. Про Майрико не вспоминай даже. Удавлю лучше своими руками, чем позволю род опоганить.
Бьерга потемнела лицом и шагнула к мужику, зашипев:
— Да вы тут совсем ополоумели? Нам любой Осененный дороже самоцвета, а ты дитя родное извести собрался?
— У нас своя правда, — отрезал староста, — а тебя, коли в Почепках не любо, я не держу.
— Ах, правда у вас… — протянула колдунья. — Ну что ж, раз правда… Только гляди, как бы завтра, едва солнце встанет, не пришлось у меня в ногах валяться. Ежели что, у Горюч-ключа ищи. До полудня пожду. Не явишься — уеду.