— Коня расседлай да сумы переметные в избу неси, нечего столбом верстовым стоять.
И так были сказаны эти слова, что застывший в изумлении мальчишка мигом ожил, поклонился и убежал во двор — только пятки замелькали. Старый хлебопек метнул на сына удивленный взгляд: не думал он, что его Тамир — прежде такой неуверенный и мягкий — сможет когда-либо говорить так властно. И слышалось, что привычка приказывать давно и прочно прижилась в его низком негромком голосе.
Отец растерянно глядел на возмужавшего наследника, который казался ему таким чужим, непонятным. Если бы не лицо, в чертах которого угадывался облик почившей жены, Строк, небось, и вовсе усомнился бы в своем родстве с этим суровым незнакомцем.
— Скажи, есть ли у тебя нужда какая? — тем временем спросил Тамир.
Хозяин дома виновато ссутулился, думая, будто сын хочет упрекнуть его, и залопотал:
— Ты уж прости, родной, нет у нас уюта прежнего. Млава как умерла, так и опустела изба без хозяйки. Не серчай…
И он обвел рукой горницу, словно прося прощения, что встречает единственное дитя в таком убогом убранстве.
Обережник проследил за движением сухой ладони.
Изба как изба. При матери, знамо дело, и тканки на скамьях чище были, и полы выскоблены так, что глаза слепило. Но в остальном все, как пять лет назад — знакомые с детства сундуки, ткацкий стан в углу, прялка с куделью. Вроде, ничто не изменилось, лишь побледнело, постарело и без хозяйки словно бы осиротело. Да и пахло в доме не стряпней и чистотой, а дымом и пылью. Колдун покачал головой. Заметив это, старик зачастил:
— А ты как доехал, сынок? Может, баньку натопить?
Скрипнула дверь, и в горницу зашел с переметными сумами на плече давешний мальчишка.
— Это кто? — словно не слыша отца, кивнул наузник в сторону паренька.
— Дак Яська, — испугался Строк. — Ты его помнить должен, матушки твоей сестрич. Родня его по зиме сгибла — в печи среди ночи камень обвалился, дым в избу пошел. Угорели все — от мала до велика. Парень уцелел оттого лишь, что накануне у нас загостился да заночевал. Я и приютил его — ни кола, ни двора у горемыки, хозяйство немудреное все на оплату обряда ушло, шутка ли — девять душ разом упокоить! Так что оба мы с ним, выходит, сироты.
— А ну, подойди, — приказал Тамир Яське.
Тот испуганно шагнул вперед и замер, глядя округлившимися от почтения и страха глазами.
— Вроде руки есть у тебя. Иль две — слишком много? Одну можно вырвать?
Мальчишка сошел с лица и захлопал глазами, не понимая, за какой проступок ему прочат такую страшную участь.
Колдун пояснил:
— Что ж ты живешь, словно чужин? Ни чистоты, ни порядка. Захребетником вздумал стать?
От его холодного голоса, от пронзительного взгляда темных глаз несчастного Ясеня прошиб пот.
— Тамирушка, Тамирушка, — залопотал отец, пытаясь оправдывать парня, — дите ж он еще. Да и не девка — по хозяйству-то проворить…
— Спроворит, ежели не хочет, чтобы я ему руки повыдергивал, — отрезал сын.
Старик отшатнулся, не веря, будто его родное чадо может вот эдак напуститься на ни в чем не повинного сироту. Зато побелевший от страха паренек бросился торопливо накрывать на стол, меча из печки немудреную снедь: жидкие зеленые щи, кашу, сваренную, видать, позапрошлым днем, пареную репу.
Тамир ел и хмурился. Щи были пустые, хлеб глинистый, каша слипшаяся. Наконец, колдун не выдержал, отложил ложку и мрачно спросил:
— Эдак вы каждый день столуетесь?
Отец по-прежнему виновато развел руками. Сын поднялся, подошел к скамье, на которой лежали переметные сумы и, пошарив в одной, извлек завернутый в холстину каравай, шмат сала, несколько головок чеснока и вяленое мясо. Достав из-за пояса нож, он принялся нарезать яства толстыми пластами, но замер, почувствовав пристальный испуганный взгляд.
Яська смотрел на нож глазами, полными ужаса. Видать, промелькнуло в умишке, что этот самый клинок резал и руку колдуна, и мертвую плоть какого-нибудь покойника и… Хранители ведают, что еще. Тамир усмехнулся и на кончике ножа протянул мальчишке темно-красный кусок говядины.
Будто зачарованный, Яська взял лакомство, но так и застыл, от ужаса и отвращения не имея сил поднести его к губам. Да еще проклятый колдун другой кусок себе в рот отправил и глядит прямо в глаза, жует.
Желудок подпрыгнул пареньку к горлу, и Яська вынесся в сени, зажав рот ладонью.
Строк лишь горько вздохнул. Даже когда умерла Млава, не чувствовал себя старик таким обделенным, таким… обокраденным. Кто сейчас сидел с ним за одним столом? Разве Тамир? Не было у его сына таких пустых глаз! Не было этого холода в голосе. Звонким был парень. И сердце у него пылало, и глаза светились. А этот неведомый чужин — кто? Словно подменили его креффы в Цитадели! Перекроили на свой лад, не оставив ничего от трудов отца и матери. Забрали дитя ласковое, а вернули неведомо кого. Холодного. Словно мертвого.