— Как?.. — только и вымолвил Розье. — Мальчишка ведь мертв!
— Нет, — невозмутимо отозвался Рабастан, — ожил.
— Это черт знает что! — Розье с таким чувством схватился за голову, что у него съехали очки. — Надо бежать! Срочно! Рабастан, идем! Им ты уже все равно не поможешь!
— Я не пойду, — спокойно отозвался тот, гладя брата по руке. — Какой смысл? Бегать до конца своих дней? Я сдаюсь.
— Антонин?
— Я, пожалуй, уже староват для бегов, — махнул тот рукой, — будь, что будет.
С этими словами он опустился на землю возле Рабастана.
— Да ну вас!
Розье, было, метнулся прочь, но внезапно замер на полушаге, постоял так с полсекунды и вернулся назад.
— Ах, черт! — с чувством воскликнул он. — Я остаюсь.
Эпилог
Рабастан Лестрейндж сидел на полу своей камеры. Несколько факелов ярко освещали черную каменную стену, с которой на него глядели брат и невестка. Они держались за руки и о чем-то шептались, периодически оглашая тюремные стены веселым звонким смехом и привлекая внимание охранника-волшебника, который просовывал голову между прутьями, интересуясь, что еще нарисовал этот странный, но ужасно талантливый узник.
Рядом с Рудольфусом и Беллатрисой Рабастан изобразил самого себя, постоянно оглядывающегося на девушку, сидящую у него на закорках. Она обнимала его за шею, а ее волнистые волосы падали ему на лицо, заставляя парня просто светиться от радости.
— Раби, мне так хорошо! Я так люблю тебя! — говорила она, сияя.
— Я тоже очень люблю тебя, Мила, — отвечал нарисованный Рабастан, не веря своему счастью