И Виктор начинает хохотать, а Костя ему вторит, да так зычно и заливисто, что прохожие оглядываются.
А то, случается, вдвоем опять же разыщут где-нибудь Игоря, схватят его под руки и начнут с двух сторон таинственно шептать, перебивая друг друга:
— Тсс! Пес! Ни слова! Сейчас на третий двор новые жильцы приехали. Грузовик мебели, рояль и… две бельевые корзины.
Игорь стойко сносил эти насмешки, говорил:
— Ладно! Смеется тот, кто смеется последним.
Вместе со своим помощником Деминым он за зиму немало покатался по городу, разыскивая, в какой артели «Реммебель» работает Василий Кузьмич Горохов — управхоз, сменивший после войны Галину Алексеевну Москвину. Наконец, удалось такого найти. Василий Кузьмич сказал, что действительно он такую корзину знает. Даже интересовался ее содержимым и нашел две очень запачканные картинки. Дал их посмотреть знакомому художнику-плакатисту, ценные они или нет. Тот обещал разобраться, да видно забыл, а может, картинки бросовые.
Василий Кузьмич дал им адрес плакатиста, и ребята покатили на Петроградскую сторону. Но здесь их ожидала неприятность. В квартире сказали, что художник вот уже несколько лет как уехал работать в Благовещенск.
Получив адрес, Игорь и Коля написали художнику в Благовещенск подробное письмо и попросили ответить.
Из всех тимуровцев в это дело были посвящены только Буданцев и Толя Силаев. Буданцев даже перепечатал письмо на пишущей машинке, и все вчетвером подписались: «Члены совета штаба наследников Тимура…» такие-то… Обратный адрес был дан Игоря Бунчука, и Буданцев частенько спрашивал его, нет ли каких-нибудь известий.
Гриша в эти дни был полон особой энергии. Еще бы! Ведь мечта о клубе становилась действительностью. Он пользовался каждой свободной минутой, чтобы сбегать на стройку: помочь перетащить какую-нибудь бадью с цементным раствором, горку кирпичей или вынести из котельной строительный мусор. В мечтах он уже видел будущий клуб таким, каким он был на проекте: маленький зрительный зал с эстрадой, кинобудкой и экраном, три комнаты для кружковой работы. Но Гриша не просто мечтал, а уже прикидывал, как интереснее развернуть будущую деятельность тимуровцев. Он завел «Тетрадь предложений» и пустил ее по рукам. Через две недели она вернулась мятая и разбухшая, испещренная записями. Ребят интересовало все: наука и техника, искусство и спорт, литературный кружок и военное дело, токарное ремесло и художественная вышивка, фотография и школа танцев. Одни хотели научиться играть на рояле и баяне, требовали открыть музыкальный кружок; другие желали участвовать в спектаклях. Гуляев писал: «Нужен стрелковый тир с хорошими винтовками и настольный теннис». Саша Кудрявцев ратовал за шахматную секцию и секцию радиосвязи. Он даже приложил чертежи для клубной коротковолновой приемочно-передаточной радиостанции. Юннаты требовали целую оранжерею для домашнего разведения цитрусовых. Вкусы, мечты и желания ребят совпадали, пожалуй, только в одном: «Нужна большая клубная библиотека с интересными книгами».
Раздумывая над записями, Буданцев решил сделать несколько вариантов плана и поставить его на обсуждение совета штаба.
В школе Гриша пользовался всяким удобным случаем, чтобы посоветоваться с Громовым. Не забывал иногда забежать и к Клавдии Петровне. У инспектора детской комнаты был большой опыт работы с ребятами.
К сожалению, все эти планы несколько расстроило одно неожиданное обстоятельство. Как-то уже поздно вечером в комнату Гриши вошел отец.
Сергей Назарович держал в руках ящик с табаком, коробку гильз и машинку для набивки папирос. Видимо, разговор предстоял серьезный и долгий.
— Что скажешь, сын, относительно жизни в Москве? — неожиданно спросил он.
Нет, такого разговора Гриша не ожидал. Он даже присел от изумления.
— Тебя переводят в Москву? Совсем?
— Представь, да. Министерство, собственно, давно имело такое поползновение. Но настойчивой необходимости не было. А сейчас создается новое научно-исследовательское бюро. И я с большим интересом буду в нем работать…
— Когда? — только и спросил Гриша.
— Разумеется, не завтра… Закончишь учебный год, а десятый класс придется уже начинать в Москве…
Гриша решил ничего пока не говорить ребятам. На другой день при встрече с ними он испытывал какую-то неловкость и смущение, словно в чем-то обманул их. Но вскоре это ощущение было рассеяно разными неотложными делами.