— Я попробую… — сказала неуверенно Аня.
— У тебя есть в квартире телефон? — спросил Буданцев.
— Есть.
— Вот тебе мой номер…
Он достал из кармана блокнот и, не глядя на него, вырвал наугад первый попавшийся листок. Там было четко напечатано на пишущей машинке: «Гриша Буданцев. К 2–42–55; адрес: Лермонтовский проспект…»
Аня не успела прочитать. Наверху раздался звенящий, певучий и чистый звук пионерского горна, и Аня сразу вспомнила, где она видела этих мальчиков. Они жили на первом дворе ее же дома. Раза два или три она даже слышала на дворе этот звонкий и мелодичный сигнал: «На сбор!»
— Позвони, когда будешь свободна. Мы придем: я и Толя. Может быть, еще один мальчик. Посоветуемся с тобой, как это лучше сделать.
— Хорошо! Я позвоню, — сказала Аня весело. События этой неожиданной встречи, новое, необычайное знакомство выветрили все ее противное настроение, с которым она пришла сегодня на занятия.
Толя Силаев бежал по лестнице, тряся свой корнет и вытирая рукавом губы.
— Я свободен! — крикнул он.
— Отлично! — сказал Буданцев. — Идем! Посмотрим, — хитровато подмигнул он своему другу, — как выглядят разбойники, покушающиеся на кисточки и тюбики с краской.
На углу Невского проспекта к ним подошел мальчик. Он, видимо, их поджидал. Аня его сразу узнала. Это был сын дворника из ее дома — Гасан.
— Он пойдет впереди, — сказал Буданцев Ане. — За ним ты… А мы с Толей несколько сзади. Прошу с нами не разговаривать. Мы пока не знакомы. Не бойся! — потрогал он ее за рукав. — Знай, что ты под надежной защитой!
— Я не боюсь! — тряхнула Аня решительно головой, но краешком глаза посмотрела в сторону и крепче сжала ручку этюдника.
Зойка Дыбина
Зойка Дыбина, которую Аня считала виновницей всех неприятностей в школе, была до крайности избалована родителями. Когда ей было всего три года, она уже отлично понимала, что если беспрерывно кричать и требовать своего, то мать и отец в конце концов сделают так, как ей хочется.
— Хочу гулять! Не хочу мыться! — кричала Зойка, обороняясь кулачками от матери, которая вела ее в ванную комнату.
— Доченька моя! Крошечка! — приговаривала мать. — Идем умоемся! Ну какое гулянье — ночь на дворе! Пора спать. Все спят: и зайки, и собачки… Давай умоемся и бай-бай!
— Хочу гулять! — вырывалась Зойка и бежала к двери.
Мать ловила ее. Но Зойка сползала с ее рук на пол, била ногами, кусалась, ревела на весь дом:
— Гу-ля-ять! Хо-чу гу-ля-ять!
Мать, не зная, как с ней справиться, звала мужа. Тот приходил, смотрел, удовлетворенно смеялся:
— Ох, хороша девка! Вот рыжий бесенок! Огонь! Честное слово! Такая себя в обиду не даст! Сильный будет характер!
— Ты не философствуй, а лучше помоги! Видишь, что она делает? Ну прямо припадочная, истеричка! Да перестань же ты, дрянная девчонка! — кричала она, пытаясь поставить дочку на ноги. — Вот я тебя сейчас ремнем!
Зойка извивалась вьюном, ревела еще больше.
От угроз и криков мать переходила к ласковому упрашиванию:
— Ну, доченька! Ну, что это такое, кошечка моя! Послушай мамочку!
— Да выведи ты ее гулять, раз она так хочет! — вмешивался муж. — Ну что тебе, в самом деле, лень, что ли?
Зойку выводили гулять на темный пустынный двор. Ей становилось скучно, и через несколько минут она уже просилась домой.
До пяти лет мать кормила ее с ложки, рассказывая при этом сказки. Всякая пауза вызывала решительный отказ от еды и однообразное, как сломанная патефонная пластинка, нытье:
— Хочу сказку… Хочу сказку… Хочу сказку… Наконец девочка начала учиться в школе. Родители по-прежнему баловали ее, ни в чем не отказывали. Если она была «в плохом настроении», — задабривали чем-нибудь «вкусненьким» или подарками. Отец называл это «повышением жизненного тонуса ребенка».
Исполнение любого желания требовало только одного слова: «Хочу!». В ответ Зойка никогда не слышала: «Нет!» или «Нельзя!». Вот почему школьная дисциплина, требовательность учителей, часто сказанное строго: «Нет!» или «Не разрешаю!» — вызывали в Зойке бурю протеста. Она возражала, насмешливо фыркала носом, грубила.
Мать вызывали в школу.
Лидия Петровна виновато стояла перед классной воспитательницей, тихонько защищалась обычными аргументами:
— Поймите, — я мать. Я люблю свою дочь. Она у меня единственная. На жестокость по отношению к ребенку я не способна.
— Никто от вас не требует жестокости. Но ваша любовь уродлива, — она калечит девочку.