— Здесь, здесь. Да вот же они.
Из-за забора, окружающего базар, вышла большая толпа философов. Все они были одеты в хитоны, вели общую философскую беседу, воспринимаемую как гул толпы, в котором пару раз громко прозвучало «Гносеологические корни» и «Детерминизм», но что-то в них было не так, что-то настораживало, и, наконец, стало ясно — что. Философы, даже самые чистоплотные, не стриглись так коротко. Стрижка у этих «философов» была ровная, под горшок, одним словом — армейская.
Едва это стало ясно, незадачливые революционеры взяли ноги в руки, и снова их спасло знание Хлевием проходных дворов.
Уже потом в спокойной обстановке Хлевий поведал, что в детстве был беспризорником, и доскональное знание местности, то есть города, было первейшей жизненной необходимостью. Хулиганское воспитание жило в Хлевии до сих пор, но он с этим боролся.
— Невзгоды необходимы философу, иначе он не философ, — сказал Фриандр. — Но какой, все же, пройдоха этот Сисил. Я ему, признаться, поверил.
— Сисил — предатель, — мрачно произнес Хлевий. — Облава в приюте — его рук дело.
— И ведь до чего хитер, — сказал Буржик. — Среди стражников ни одного шишкоголового, пойди-ка разберись, что это не философы.
Воцарилось тягостное молчание, похоже, Великая Июльская Революция приказала долго жить.
— Шалалиха, — воскликнул вдруг Генка и звучно шлепнул себя по лбу.
— Эк ты головы-то не жалеешь, — по-простому сказал Фриандр. — Шалалиха — это танец?
— Прислуга у мини-Буало, — ответил Генка, вызвав у Хлевия саркастическое «Хе-хе-хе»…
Каждое утро Шалалиха ходила на рынок за свежими овощами. В ее распоряжении была старенькая повозка, но она предпочитала передвигаться пешком, хотя путь от замка до города был неблизок. Шалалихе нравился утренний лес, пение птах, запах смолы и хвои. Будь ее воля, она без колебаний ушла бы в растения, полагая, что только растительная жизнь, безгрешная, чистая, но, увы, безвозвратная, является правильной.
Этим утром, как обычно, толстая Шалалиха протоптанной тропинкой направилась в город. На выходе из леса дорогу ей внезапно преградили четверо молодчиков, одинаковых, как пальцы руки, щекастых, бровастых, с глазами, смотрящими в душу. Шалалиха от их взглядов так и обмерла, поняла, что всё, пришла её последняя минута.
Однако вместо того, чтобы резать, один из молодчиков, тот, что поменьше, мизинчик, произнес вдруг:
— А не найдется ли у тебя, добрая Шалалиха, пареной морковки и нектару?
Шалалиха посмотрела на него внимательно, но, разумеется, не узнала.
— Голос твой вроде знаком, — сказала она с сомнением, — только никак не вспомню.
— А как на дорожку мне десять лепешек подарила — помнишь?
— Генка, — прошептала Шалалиха, и на глазах у нее появились слезы. — Тебя и не узнать.
— Маскировка, — объяснил Генка, после чего познакомил Шалалиху со своими друзьями.
Шалалиха, несмотря на то, что голова у нее была тыквой, понравилась философам, внушила доверие.
Фриандр, как предводитель, изложил революционную идею Генки Зайцева: Шалалихе, пользующейся авторитетом в народных массах, предлагалось переговорить с надежными людьми о встрече с беглыми философами, которые намерены так обустроить Малый Мир, чтобы всем жилось хорошо. Встреча — в семь вечера на развалинах старого города.
— Самой тоже приходить? — робко спросила Шалалиха. — Мне — рядом.
— Приходи, голубушка, — сказал Фриандр. — Только чтобы хозяин не знал.
— Как можно? — прошептала Шалалиха. — Он ведь если узнает — живую вверх тормашками в землю зароет, а сверху каменной плитой придавит.
— Зверь, — сказали философы.
Глава 12. На развалинах старого города
Старый город был маленький, поэтому и развалины у него были небольшие. Место для революционных собраний было много удобнее пустыря, что за базаром, — вокруг лес и до города не очень далеко, но и не близко. Если спросят, где был, всегда готов ответ: в лес, мол, ходил по грибы, только съедобные кто-то уже собрал, остались одни поганки, вот и иду порожняком.
В семь вечера развалины кишели народом. Такого разнообразия проявлений трансформации Генка еще не видел: помимо достаточно стандартных особей с веточками вместо рук и шишками вместо голов попадались индивиды с туловищем из моркови или репы, или же с развесистыми ягодными стеблями на месте головы, или же с руками-лопатами, как у крота, или же полностью похожие на древесный сучок, передвигающиеся прыжками и разговаривающие неизвестно чем. А один вообще был похож на вырытый из земли куст, ходил на ногах-корнях со множеством корешков-ответвлений и имел на ветвях листья и даже цветы — внешность, сами понимаете, для революционера слишком вызывающая.