— Роджер, — прошептала она, — твоя бедная мать умерла. В эту среду исполнилось два месяца.
— Значит я в любом случае не успел бы… — только и сумел произнести я.
Держа свечу над головой, тетя Гадилда повела меня в гостиную. В доме царил глубокий траур. Я этому ничуть не удивился — тетя Гадилда всегда свято соблюдала подобного рода условности и обычаи. Полы были застелены черным войлоком, с потолков свисали траурные занавеси. Черные банты украшали даже буфет и массивный старый сундук (его перевезли к нам из Грейт Ланнингтона после смерти моего деда. Утверждали, что изготовлен он был еще во времена Ричарда II). Виднелись они даже на открытых полках, с которых было убрано все серебро и оловянная посуда. Я подозревал, что тетя Гадилда позаимствовала эти пышные знаки официального траура в Грейт Ланнингтоне, ибо больше нигде достать столь большого количества подобных предметов в нашем городе невозможно.
Тетя поднесла свечу к моему лицу и внимательно оглядела меня.
— Ох, Роджер, — жалобно прошептала она, — если бы только Мэгги дожила и могла увидеть тебя сейчас!
Я пододвинул кресло и заставил ее сесть. Потом нашел две длинные свечи и не обращая внимания на ее молчаливый протест, зажег их, поставив одну на стол, а другую на сундук.
— А где же Фэнни и Альберт? — спросил я.
— Мне пришлось расстаться в ними, — она робко улыбнулась. — Ну зачем одинокой старой женщине держать двух слуг!
— Ты сэкономила на их жалованье, ведь так? Целых два фунта в год на каждом!
— Да, но еще ведь еда! — слабо запротестовала она. — Какой у этого Альберта был аппетит! А сколько он выпивал эля!
— Есть в доме какая-нибудь еда?
— Боюсь, что очень мало. Ты голоден, мой дорогой мальчик? Сейчас я посмотрю, что у меня есть и принесу тебе.
— Не беспокойся. — Кстати я в самом деле ничего не ел с утра, пробираясь из Дувра домой окольными дорогами, чтобы остаться незамеченным. Я внимательно посмотрел на ее худое изрезанное морщинами лицо. — Ты моришь себя голодом. Если бы я не вернулся, в этом доме скоро состоялись бы еще одни похороны. К чему тетя экономить сейчас? Или это уже стало привычкой?
— Но ведь мальчик, после смерти Мэгги я могу рассчитывать лишь на то, что мне причитается по завещанию отца. Каждая из нас получала по тридцать футов в год. Это немного.
— Но ведь ты скопила достаточно. Я снял пояс из-под камзола и расстегнул застежку. Поток золотых монет хлынул на стол. Тетя Гадилда как зачарованная смотрела на пирамиду золота.
— Роджер! Окно! Кто-нибудь еще увидит.
— Все окна наглухо зашторены. Да и какое это имеет значение? Я увезу тебя из этого нищего дома. Мы будем жить в Лондоне. В самой богатой его части. Теперь все у нас пойдет по-другому. Тебе больше не придется голодать и мерзнуть. Если бы только мама дожила до этого!
Она заплакала.
— Бедная Мэгги! Она так мечтала дожить до твоего возвращения. Мы с ней часто говорили о том, как ты будешь выглядеть.
Чтобы самому не заплакать, я попросил.
— Есть у тебя немного бренди? Думаю, нам обоим не мешает немного выпить,
— Ты нездоров? — я увидел на ее лице знакомое выражение. Оно всегда появлялось, когда тетушка пыталась испытать на мне действие своих самодельных лекарств и снадобий. Я поспешил уверить ее, что я здоров и мне нужен лишь глоток бренди для того, чтобы согреться после ночного путешествия. Она взяла одну из свечей побрела в темноту кладовок. Дожидаясь ее, я принялся разглядывать комнату. Одно окно, как я заметил, было разбито и вместо стекла в раму был вставлен кусок промасленной льняной материи. Я подумал о том, что мать, вероятно, с радостью оставила бы этот дом, где она испытала столько невзгод и лишений.
После того, как я выпил маленький стаканчик бренди и заставил тетю Гадилду сделать то же самоё, я обратился к ней с вопросом, который мне не терпелось задать с тех пор, как я сюда вошел.
— Что за таинственная беда у вас тут приключилась?
Она опустила глаза.
— Беда? Тайна? Я не понимаю, о чем ты, дорогой мальчик?
— Я говорю о твоем письме. Ты писала, что в письме не можешь сообщить мне о причине болезни мамы.
Она по-прежнему избегала смотреть мне в глаза.
— Я думаю, лучше мне ничего не говорить об этом.
— Тетя Гэдди, я должен все знать! — заявил я. — Я уже не мальчик. В чем дело? Все это время я ломал голову над этой загадкой, но так ничего и не смог придумать. Я не хочу больше ждать. Ты должна рассказать мне все.
Она неохотно сдалась.
— Все началось с леди Лэдланд. Она… она полагала, что ее муж слишком часто наведывается сюда. И ревновала его к бедной Мэгги. Однажды она приехала сюда вслед за ним. Он и твоя мать сидели вот здесь, где мы с тобой сейчас сидим и негромко беседовали. Я думаю, о тебе. Леди Лэдланд вбежала сюда и обвинила их в ужасных вещах. Она ужасно кричала. Был теплый весенний день, и все окна были отворены. Все соседи в округе слышали ее слова.
Тетя Гадилда с неожиданной суровостью покачала головой. Она никогда не была настоящей леди, эта Фэнни Пламптер! Ее отец составил состояние на поставках съестных припасов и спиртного королевскому флоту и злые языки утверждали, что бедные матросы проклинали его за червивое мясо и заплесневевшие сухари, которым он их снабжал. Она была красива, признаю, но я уверена, что сэр Бартлеми женился на ней из-за денег. На эти деньги он и купил Эпплби Корт.
— Что было потом? — Я предполагал нечто подобное, но теперь, когда я услышал это собственными ушами, внутри меня будто что-то оборвалось. Может так случиться, что я никогда больше не смогу увидеть Кэти.
— Она направилась к карете, продолжая говорить своим громким вульгарным голосом. Я никогда еще не видела никого в таком гневе и раздражении. Сэр Бартлеми сказал что-то Мэгги, сел на коня и последовал за ней. Он разумеется так больше и не вернулся. Леди Лэдланд взяла Кэтрин, и они вместе отправились в Лондон, в свой городской дом. С тех пор Эпплби Корт стоит запертым. — Тетя нервно сжимала и разжимала пальцы. — Весь город знал об этом. Было много всяких пересудов, потому что… э-э… сэр Бартлеми пользовался репутацией опытного соблазнителя. После этого твоя бедная мать ни разу не выходила из дому. Ей было стыдно смотреть в глаза соседям. Она чахла прямо у меня на глазах. И когда заболела, у нее не было сил сопротивляться недугу.
Задыхаясь от гнева, я мерил комнату торопливыми шагами. Стало быть в смерти матери виноваты Лэдланды — муж и жена, но не мог же я мстить им. Воспоминания о Кэти померкли в моей памяти, вытесненные горестными размышлениями о происшедшем. Моя милая, добрая мать! За что на нее свалилось такое несчастье, да еще в довершении тех неприятностей, которые я сам причинил ей. Я остановился около своего небольшого, закапанного чернильными пятнами рабочего столика и увидел, что на нем все еще лежит мое перо. Рядом лежала испанская грамматика.
— Давай, больше не будем об этом говорить, — сказал я. — Пока я не знаю, что мне думать или что предпринять. Но я думаю, должно существовать наказание для женщины, которая могла подумать такое о моей матери и так с ней поступить. — Я поднял испанскую грамматику, но потом мои пальцы разжались, и я выпустил книгу из рук. — Когда-нибудь я расскажу тебе, как пригодилось мне знание испанского языка, которым ты заставляла меня заниматься, тетя Гэдди.
Мы долго молчали, потом я сказал.
— Нам нужно попытаться забыть прошлое. Я не смогу сразу взять тебя в Лондон, тетя. Сначала я должен убедиться в том, что меня не привлекут к суду за пиратство. Но не волнуйся, у меня много друзей, и они мне помогут. Все будет хорошо. К сожалению я должен уехать сегодня же ночью, но очень скоро ты получишь от меня письмо с подробными инструкциями. Тебе следует быть осторожной, и точно следовать моим наставлениям. Боюсь, тебе придется покинуть город тихо и незаметно. Я не хочу, чтобы кому-нибудь было известно, куда ты отправляешься. Пока же я не хочу, чтобы ты хоть в чем-нибудь терпела нужду. — Я взял пригоршню золота и положил монеты ей на колени. — Найми себе снова слуг. По крайней мере хотя бы одного. Пусть в доме всегда будет еда. Я хочу, чтобы ты поправилась. Не экономь на дровах. Пусть в доме всегда будет тепло и уютно. — Я немного помолчал. — Когда-нибудь, тетя Гадилда, я попрошу тебя рассказать мне все, но сейчас я больше не хочу об этом разговаривать.