— Плохо себя чувствуете? — спросил меня кабатчик в первой же таверне, которая попалась на моем пути.
— Бренди! — приказал я.
Он поставил передо мной стакан со спиртным.
— Отличное предстоит зрелище, — словоохотливо начал он, — будет на что посмотреть, верно? Мне-то самому не везет. Уже который год не могу выбраться и поглядеть на это своими глазами. В ярмарочные дни у нас самая выгодная торговля, вот я и не могу выйти из-за стойки. А как бы хотелось! Я бы отдал шиллинг или даже два лишь бы полюбоваться как эта желтоволосая маленькая ведьма будет болтаться в петле…
Я успел сделать лишь один глоток. Все остальное спиртное я выплеснул прямо в его ухмылявшееся лицо. Он еще выплевывал последние ругательства, когда я хлопнул дверью.
Я решил не идти в Тайберн. Сама мысль стать свидетелем казни Энн приводила меня в ужас. В то же время мне казалось, что я предам ее, если покину сейчас. Сам того не желая, я брел по дороге, по которой должна была проехать мрачная процессия. Окна всех домов были открыты, все крыши усеяны зеваками. В конце концов я направился к Сноу Хилл и там сумел вклиниться в густую толпу, собравшуюся у обочины. Ждать пришлось больше часа. Я старался не прислушиваться к разговорам, которые велись вокруг. Прямо передо мной стояли двое мрачных горожан. По эмблеме, вышитой на их рукавах, я понял, что это виноторговцы. Они довольно уныло обсуждали будущие виды на торговлю и с таким же пессимизмом толковали о предмете, который несомненно, волновал умы и прочих собравшихся: будут ли также наказаны злонамеренная графиня и ее супруг, или дело ограничится лишь казнью второстепенных участников этого преступления. Судя по их тону, они были весьма разочарованы тем, как действует английское правосудие.
Наконец кто-то закричал.
— Едут! — и толпа подалась вперед, все старались протиснуться поближе к дороге. Сначала появилась карета, в которой восседал шериф, довольно толстый мужчина, гордо сжимавший в руках жезл — символ своей власти. Шериф довольно редко сопровождал приговоренных к месту казни, и его сегодняшнее присутствие подчеркивало важность последнего акта трагедии Энн Тернер. Его карета была буквально засыпана цветами, но это, насколько я знал, не имело ни малейшего отношения к настоящей церемонии — просто шериф боялся чумы и считал, что цветы отгоняют заразу. Карету сопровождало несколько конных стражников. Следом дребезжала скрипучая разболтанная телега тоже в сопровождении стражи. Цветов на ней не было.
Энн сидела спиной к лошадям на покрытой плесенью вязанке соломы. Руки ее были связаны за спиной. Согласно жестокому обычаю веревка, на которой ее должны были повесить, была обмотана вокруг ее шеи, а конец ее свисал с телеги. По всему пути следования процессии улюлюкающие зеваки выскакивали на дорогу и тщетно пытались дернуть за конец веревки.
Энн была бледна и страшно худа. Она смотрела в небо и к счастью находилась в каком-то забытьи, не замечая неистовства толпы.
— Бедняжка! — произнесла какая-то женщина около меня.
— Ничего себе бедняжка! — злобно воскликнула другая. — Ведьма, отравительница, шлюха, воровка — вот кто она! Так сказал судья. Она достойна того, чтобы ее заживо сожгли!
Внезапно я почувствовал, что обязан что-то предпринять, попытаться спасти Энн. Ведь она рисковала жизнью, чтобы спасти меня от ужасного конца, который теперь ожидал ее самое.
— Энн! Энн! — я ринулся вперед, пытаясь пробиться к ней. Но скопище людей было таким плотным, что я едва смог приблизиться на шаг. Два почтенных виноторговцев повернулись и укоризненно посмотрели на меня. Я пришел в себя и отступил назад. Энн не услышала меня. Но даже если бы она могла услышать меня сквозь шум и гам, царящие кругом, она была чересчур погружена в свои мысли, чтобы обратить внимание на мой крик. Я стоял на месте до тех пор, пока телега не скрылась из виду.
Час или больше я бродил по улицам, стараясь держаться подальше от толп празднично галдящих горожан. Возвращаться в дом к сэру Сигизмунду мне тоже не хотелось. Наконец я зашел в какую-то довольно замызганную таверну и заказал стаканчик столь необходимого мне сейчас спиртного.
Заведение было полно народу. Все говорили только о казни. Посетители обсуждали подробности и делали это с таким смаком, что становилось стыдно за весь род человеческий. Я заметил пожилого мужчину, молча сидевшего в одиночестве за небольшим столиком в углу. Возможно я обратил на него внимание именно потому, что он ничего не говорил. У него был крупный в красных прожилках нос. Одет он был в довольно поношенную и плохо сидевшую на нем одежду, но мне почему-то показалось, что этот человек знавал лучшие дни.
— Небось сейчас в аду черти греют сковородки, чтобы достойно встретить эту ведьму, — захлебываясь от восторга выкрикнул чей-то голос из дальнего угла комнаты.
Неожиданно старик выпрямился на своем стуле.
— А почему вы в этом так уверены? Быть может как раз сейчас в раю настраивают арфы, чтобы встретить бедную страдалицу.
Судя по всему, старика здесь знали и уважали. Все разговоры стихли. Старик устало потер глаза и продолжал.
— Хотя сейчас я уже мало кому нужен, тем не менее далеко не все свое время я провожу здесь. Когда-то интересовался юриспруденцией. Сейчас не время вспоминать когда и почему этот интерес угас, но иногда он на короткое время вспыхивает вновь. Могу вам сообщить, что я находился в зале суда, когда разбиралось дело этой несчастной женщины. У меня создалось впечатление, что она невиновна. Да, она совершила ошибку, но степень ее вины отнюдь не соответствует той ужасной каре, которую она понесла. — Он оттолкнул от себя свою кружку.
— Что ж, бедняжку повесили и ее не воскресишь, но я чувствовал бы себя не так отвратительно, если бы был уверен, что такой же конец постигнет также лорда Сомерсета и его жену.
— Думаю, многие с тобой согласятся, старина, — проговорил чей-то голос.
— Боюсь, однако, что этого не произойдет, — продолжал старик. — Их будут судить и разумеется, признают виновными. Какое-то время они проведут в тюрьме, но затем король скорее всего помилует их.
— Англичане найдут что сказать по этому поводу! — вскричал кто-то из слушателей.
— Ничего они не скажут. Для господ у нас один закон, для людей подобных Энн Тернер — другой. — Старик поднялся и направился к двери. На мгновение он остановился и бросил через плечо. — Зато вешать у нас умеют.
47
Сэр Сигизмунд настоял на том, чтобы мы остались у него до тех пор, пока не устроимся в Лондоне окончательно. Мы заняли верхний этаж его дома вместе с темнокожей няней и новой служанкой, нанятой Кэти. Я был очень занят подготовкой докладов о состоянии наших торговых дел на Востоке и консультациями с нетерпеливыми пайщиками.
Через две недели после нашего приезда с Дерриком пришлось встретиться Нику Билу. Передавали, что он вел себя как жалкий трус — молил о пощаде, валяясь в ногах у палача. Он оказался последним Справедливым Хозяином, так как его казнь привела к развалу возглавляемой им преступной организации. Его дом у реки был конфискован короной. У меня не было никаких причин испытывать сочувствие к Нику, но я намеренно уехал из Лондона в тот день, когда его повезли к виселице на Пэддингтон Фэр.
На следующий день состоялось собрание всех членов Совета компании, которое должно было определить мое будущее в ней. Это было бурное заседание, и хотя большинство моих предложений в конце концов были приняты, не обошлось без горячих дебатов. Каждый пайщик выступал по несколько раз, и шиллинги штрафа то и дело звеня падали на стол председателя.
Закончилось все так, как я и мечтать не смел. Мне было предложено остаться в Лондоне в качестве помощника сэра Сигизмунда, а после его ухода на покой предстояло возглавить все торговые операции компании. Мне предоставлялась возможность приобрести полный пай на пятьсот фунтов стерлингов, а жалованье мое напрямую зависело от процента прибыли. При таких условиях я с течением времени неизбежно должен был стать очень состоятельным человеком.