Помолчав немного, он прибавил.
- Ну на сегодня вы достаточно наслушались моих проповедей. Вот как мы поступим: двое наших носильщиков сегодня вечером отправятся в Денмарк Хауз. По установившейся традиции всякий раз после прибытия нашего корабля в гавань, мы преподносим Ее Величеству подарки - лучшие специи и благовония, рулон шелка, иногда даже изделия из яшмы. Сегодня я тоже приказал им отнести во дворец наши дары. Вы можете сопровождать их до трактира «Кабанья Голова», там вы окажетесь всего в нескольких кварталах от своего нового жилища. Ваш дом расположен на Гринчерч-Стрит, неподалеку от Олд Свэн Стэрз. Найти его легко: когда-то его владельцем был лекарь и его фонарь до сих пор висит над окном третьего этажа, хотя цвет его теперь уже не красный, а синий. Госпожа Уитчи будет ждать вас.
Я следовал за носильщиками на довольно приличном расстоянии. Они лениво брели по улицам, останавливались на каждом перекрестке, где жгли чучела и, наконец, сделали весьма продолжительный привал в небольшой грязноватой таверне под вывеской «Великий Кан». Так как на вывеске был изображен смуглолицый восточный владыка, восседавший на довольно хилом слоне, я догадался, что странное слово «кан», по всей видимости, должно было означать «хан». Улицы были еще полны народа, и я с тем большим удовольствием окунулся в царившую везде атмосферу веселья, что ощущал свою прямую причастность к событиям, вызвавшим это торжество. Я, однако, ощущал, как настроение людей постепенно меняется. Огромное количество выпитого спиртного уже начинало сказываться. В глазах многих уже сверкала злоба, и я был уверен, что до наступления утра многие лавки, принадлежавшие католикам будут разгромлены и прольется кровь. Разумеется такие настроения царили далеко не везде и не среди всех. Когда я проходил мимо какого-то скромного вида здания, дверь его отворилась, и я услыхал хор голосов, поющих прекрасный гимн «В этот день зажжем мы свечи». Я понял, что поют пуритане или даже браунисты, и они тоже возносят свои смиренные благодарения Господу за одержанную над неприятелем победу.
Я не остановился у «Кабаньей Головы» как посоветовал мне сэр Сигизмунд, но продолжал осторожно следовать за носильщиками дальше. Я решил дойти с ними до самого Денмарк Хауза и взглянуть на дворец, в котором теперь жила Кэти. За столь долгий срок я впервые находился так близко от нее.
30
Денмарк Хауз заставил меня вспомнить о Париже, так как вид у дворца был совсем не английский. Высокие округлые каминные трубы на крыше напоминали дамские пальчики, да и все украшения кирпичного фасада носили следы иноземного происхождения.
У ворот стояли два бездельничающих стража, но войти внутрь было делом вовсе не трудным. Туда и обратно сновало множество народу, и я решил, что коль скоро я уж пришел сюда, мне тоже следует войти и осмотреть дворец. С деловым видом я быстрой походкой миновал прямоугольный портал и очутился в переполненном людьми зале. Как я подозревал, значительная часть посетителей имела права находиться здесь не больше, чем я. Некоторые зашли сюда лишь для того, чтобы воспользоваться уборными. В одном углу какой-то пожилой мужчина с котомкой на спине чистил рукав весьма подозрительного вида нечесанному молодцу; двое каких-то субъектов внимательно разглядывали образцы отличного бархата стоимостью по крайней мере три фута за ярд и при этом оживленно торговались; группа слуг в дворцовых ливреях окружили лекаря, который собирался выдрать зуб одному из их компании.
Никто не обращал на меня внимания, и я прошел к выходу из помещения, откуда были видны главные строения дворцового ансамбля, расположенные по другую сторону четырехугольного двора. Где-то там в этих красивых палатах находилась Кэти. Возможно она в числе других фрейлин присутствовала на каком-нибудь приеме королевы, или, быть может, королева уже отпустила ее, и она удалилась в свою комнату. Я нашел взглядом освещенное свечой окно и представил себе, что это ее окошко. Вот она сидит за своим рабочим столиком и пишет письмо (но не мне). Ее волосы были высоко приподняты и причесаны на новый лад, как ей это теперь нравилось. Мне казалось, я вижу, как она хмурит свой лоб, сочиняя послание (я уже упоминал, что Кэти отнюдь не отличалась ученостью); как крепко сжимает гусиное перо и даже слегка высунула язычок от усердия, а глаза ее сияют от счастья, при мысли о том, кому она пишет это письмо. А может быть она готовится лечь спать и уже наклонилась, чтобы задуть свечу. Потом, однако, я решил, что еще слишком рано, и она вряд ли собирается спать, тем более что и огонек в облюбованном мною окошке продолжал гореть.