Несмотря на спорность некоторых вопросов, работы Халецкого стали важным этапом в изучении истории ВКЛ вообще и событий после смерти Витовта в частности. Многие идеи, высказанные им, впоследствии подтвердились в специальных исследованиях. Вклад Халецкого в разработку темы состоит и в том, что он существенно расширил круг источников — за счет как находки новых[73], так и использования уже известных свидетельств (актов, фиксирующих оборот собственности), методику работы с которыми он предложил[74].
По мере изучения источников в ряде случаев становилось ясно, что они не подтверждают общей схемы событий 30–40-х годов, восходящей к трудам А. Левицкого и М. К. Любавского. Но ничего нового взамен не предлагалось. Это хорошо видно на примере соответствующих разделов в труде Людвика Колянковского (1882–1956) «История Великого княжества Литовского при Ягеллонах»[75]. Историк справедливо отметил тенденциозность «отца польской истории» Яна Длугоша и краковского епископа Збигнева Олесницкого, высказывания которых легли в основу интерпретации конфликта 1430-х годов. Он также привлек ряд новых источников из архива великого магистра (в первую очередь это касается периода с конца 30-х до 60-х годов XV в.). Несмотря на некоторые справедливые частные наблюдения, концепция событий 1430-х гг. осталась у Колянковского противоречивой. В одном случае он пишет, что Свидригайла неверно называть сторонником уравнения в правах русинов и литовцев[76], в другом — приводит примеры «протежирования» русинов[77], которые на поверку оказываются неубедительными или ошибочными. В итоге и вопрос о том, почему ВКЛ в 1432 г. раскололось на Литву и Русь, остается без ответа.
В межвоенный период определенный интерес к событиям 30-х годов XV в. стал проявляться не только в польской, но и в литовской историографии. После обретения Литвой независимости в 1918 г. национальная историческая наука в подлинном смысле этого слова переживала период становления. Сильное влияние на этот процесс оказывала тогдашняя политическая обстановка. В это время у Литвы были очень напряженные отношения с Польшей, захватившей Виленский край, поэтому литовские историки охотно обращались ко временам «языческой Литвы» до заключения унии с Польшей, а также эпохе Витовта, который провозглашался «творцом могущества Литвы», борцом за единство и независимость государства и противником Польши. Сложившийся тогда национальный культ Витовта Великого использовался официальной пропагандой как историческая параллель диктатуре Антанаса Сметоны[78]. В этой обстановке понятны призывы «найти литовцев в истории Литвы» и «писать историю Литвы объективно, но по-литовски»[79]. Последнее высказывание принадлежит о. Йонасу Матусасу (1899–1962), автору книги «Свидригайло, великий князь литовский», изданной в Каунасе в 1938 г.[80] Ее первоначальная версия была защищена в каунасском Университете Витовта Великого в качестве хабилитационной работы в конце 1936 г.
73
Имею в виду прежде всего документы, содержание которых известно благодаря инвентарю польского коронного архива, составленному в 60-е годы XVI в. будущим канцлером Яном Замойским. См. подробный обзор и публикацию некоторых из них: Halecki О. Z Jana Zamoyskiego inwentarza archiwum koronnego. Materyaly do dziejow Rusi і Litwy w XV wieku // Archiwum Komisyi Historycznej. T. 12. Cz. 1. Krakow, 1919.
74
Помимо указанных выше работ, см.: Halecki О. Litwa w polowie XV wieku w swietle najdawniejszej księgi metryki (Komunikat) // Rozprawy historyczne Towarzystwa Naukowego Warszawskiego. T. 1. Zesz. 4. Warszawa, 1922.
75
Kolankowski L. Dzieje Wielkiego Ksiçstwa Litewskiego za Jagiellonôw. T. 1 (1377–1499). Warszawa, 1930. Рукопись второго тома, посвященного XVI веку, сгорела во время Варшавского восстания 1944 г.
78
Nikžentaitis A. Vytauto ir Jogailos įvaizdis Lietuvos ir Lenkijos visuomenėse. Vilnius, 2002. P. 28–32.