В конце XX — начале XXI в. интерес к истории ВКЛ усилился и в науке других стран Восточной Европы — Польши, Литвы, Украины, Белоруссии, для которых это в той или иной степени часть их национальной истории. Тема конфликтов 30–40-х годов XV в. возникает не только в рамках традиционной «событийной» истории, но в связи с историей структур общества и государства. Так, Ян Тенговский посвятил несколько работ генеалогии и биографии князей ВКЛ, что позволило расширить и уточнить данные о династических связях Сигизмунда Кейстутовича[105], а также отвергнуть идею польского историка первой половины XX в. Юзефа Пузыны, будто князь Федько Несвицкий (подольский староста в 30-е годы XV в., один из сподвижников Свидригайла) и князь Федор Корибутович — это одно и то же лицо[106]. Лидия Корчак проследила процесс институционализации великокняжеского совета и рады ВКЛ в XV в.[107] Впоследствии она посвятила специальную монографию взаимоотношениям великого князя и его подданных[108], в которой отметила неизменность состава правящей элиты ВКЛ в 1430–1432 гг., что заставляет усомниться в традиционном взгляде на политику Свидригайла в этот период и причины его свержения с престола.
В 2003 г. вышла монография Римвидаса Петраускаса «Литовская знать в конце XIV–XV в.: состав — структура — власть»[109], которую дополнил ряд его статей[110]. Объект исследования сам автор определяет как «социальный слой, сосредоточивший в своих руках основные функции управления»: в просопографическую часть работы включены биограммы ближайших советников великого князя, которые были свидетелями его документов и участвовали в посольствах, а также лиц, занимавших важнейшие должности в центральном и местном управлении, и их родственников[111]. При этом имманентным признаком знати для автора является происхождение: ср. русское слово благородный, семантически близкое литовскому kilmingasis — дословно «знатный» (термин латинского происхождения «нобиль», который иногда используется за неимением соответствующего русского существительного, на мой взгляд, чреват ошибочным представлением о социальной действительности ВКЛ конца XIV–XV вв.). Тем более что возвышение «новых людей» и их родов, как показал тот же автор, нехарактерно для ВКЛ в рассматриваемый период (в отличие от соседних стран, например Польши). Фактически главное место здесь принадлежит верхушке боярства «Литовской земли», которая составляла основную часть правящей элиты ВКЛ в XV в. (князей автор сознательно не рассматривает в силу их специфического статуса)[112]. Но рассмотрены и данные о немногочисленных русских боярах, которые соответствуют перечисленным критериям (для 30-х годов XV в. автор относит к ним Юршу, Григория Протасьева и Рагозу)[113]. Используя широкий круг источников, Петраускас изучил состав боярской части правящей элиты ВКЛ, личные связи ее представителей (просопографические данные собраны в приложении к книге). Привлекая сравнительные данные по другим регионам Европы, исследователь показал ключевую роль верхушки литовского боярства в управлении государством, проиллюстрировал ее примерами участия в политической жизни конца XIV–XV в. (в том числе интересующего нас периода), отметил значение личных связей как принципа формирования политических группировок. Он убедительно доказал родовую организацию литовского боярства, показал, что род был ключевым понятием и в структуре боярского землевладения. В свете этих исследований становится ясно, что литовское боярство было субъектом политической жизни, а не только ее объектом, что заставляет по-новому взглянуть на ряд сюжетов, среди которых — и роль русской знати ВКЛ. Наконец, вильнюсский исследователь продемонстрировал процесс формирования институтов власти в стране (двор великого князя, его совет и сейм ВКЛ, система местных должностей)[114], более реалистично взглянул на взаимоотношения ВКЛ с Тевтонским орденом и Польшей[115]. Всё это заставляет отойти от прямолинейных социологических и геополитических схем при рассмотрении конфликтов 30–40-х годов XV в. и подойти к ним более дифференцированно.
105
Tеgovvski J. Pierwsze pokolenia Giedyminowiczôw. Poznan; Wroclaw, 1999; Idem. Polityczne aspekty malzenstwa księžniczki mazowieckiej Katarzyny Siemowitowny z Michaluszkiem synem Zygmunta Kiejstutuwicza // Genealogia. T. 13. Poznan, 2001; Idem. Stosunki wielkiego księcia litewskiego Zygmunta Kiejstutowica z ksiąžętami mazowieckimi (1432–1440) // Księga jubileuszowa Profesora Feliksą Kiryka. (Annales Academiae Paedagogicae Cracoviensis. Folia 21. Studia Historica III.) Krakow, 2004.
106
Tеgovvski J. Pochodzenie kniaziôw Iwana i Fiodorą Nieswickich // Genealogia. T. 7. Poznan; Wroclaw, 1996; Idem. Jeszcze o pochodzeniu kniazia Fiodorą Nieswickiego // Genealogia. T. 8. Poznan; Wroclaw, 1996. К проблеме происхождения князя Федька Несвицкого обратились и другие современные историки, прежде всего украинские — H. Н. Яковенко, Л. В. Войтович, О. А. Однороженко, С. Келембет, И. Папа (см. специальный обзор историографии, в том числе новейшей: Папа I. Загадка походження князя Федька Несвіцького). Автор этой статьи предполагает, что подольский староста Свидригайла мог происходить от Кориатовичей.
108
Korczak L. Monarchą і poddani. System wladzy w Wielkim Ksiçstwie Litewskim w okresie wczesnojagiellonskim. Krakow, 2008.
109
Petrauskas R. Lietuvos diduomenė XIV a. pabaigoje — XV a.: Sudėtis — struktūra — valdžia. Vilnius, 2003. Недавно в России был издан белорусский перевод этой книги: Пятраўскас Р. Літоўская знаць у канцы XIV–XV ст.: Склад — структура — улада. Смаленск, 2014.
110
Petrauskas R. Žemaičių diduomenė ir politinė padėtis Žemaitijoje XIV a. pabaigoje — XV a. pradžioje // Žemaičių istorijos virsmas iš 750 metų perspektyvos. Vilnius, 2004; idem. Riteriai Lietuvos Didžiojoje Kunigaikštystėje XIV a. pabaigoje — XVI a. pradžioje // Istorijos šaltinių tyrimai. T. 1. Vilnius, 2008.
112
Это отражено и в терминологии книги: если в ее заглавие вынесено понятие «Lietuvos diduomenė» (дословно — «знать Литвы»), то в тексте автор не избегает формулировки «lietuvių diduomenė»: она тоже означает «литовскую знать», но «литовскую» на этот раз не в территориальном, а в этническом смысле.
113
Отнесение Рагозы к этой группе небесспорно: может ли быть признаком принадлежности к знати или политической элите участие в двух посольствах 1431–1432 гг. человека, достоверные упоминания о котором (равно как и о его потомстве) в обширном фонде источников по истории ВКЛ XIV–XV вв. попросту неизвестны? Вместе с тем Р. Петраускас убедительно доказал литовское происхождение некоторых родов, ранее считавшихся «русскими» (Гойцевичей, Вяжевичей), и их католическую конфессиональную принадлежность (сюда также относятся Ильиничи) (Ibid. Р. 237–238, 245–246, 306–307).
114
Petrauskas R. Lietuvos Didroiosios Kunigaikptystns seimo iptakos: didroiojo kunigaikpuio taryba ir bajorių suvaroiavimai XIV–XV a. // Parlamento studijos. T. 3. Vilnius, 2005; Idem. Ankstyvosios valstybinės struktūros Lietuvoje XIII amžiuje — XV amžiaus pradžioje // Lietuvos istorijos studijos. Vilnius, 2005. T. 16; Idem. Didžiojo kunigaikščio institucinio dvaro susiformavimas Lietuvoje (XIV a. pabaigoje — XV a. viduryje) // Lietuvos istorijos metraštis. 2005. T. 1. Vilnius, 2006.
115
Petrauskas R. Der Frieden im Zeitalter des Krieges. Formen friedlicher Kommunikation zwischen dem Deutschen Orden und dem Großfürstentum Litauen zu Beginn des 15. Jahrhunderts // Annaberger Annalen über Litauen und deutsch-litauische Beziehungen. 2004. Bd. 12; Idem. Tolima bičiulystė: asmeniniai Vokiečių ordino pareigūnų ir Lietuvos valdovų santykiai // Kryžiaus karų epocha Baltijos regiono tautų istorinėje sąmonėje. Šiauliai, 2008; idem. Valdovas ir jo karūna: Neįvykusios Vytauto karūnacijos aplinkybės // Lietuvos istorijos metraštis. 2009 metai. T. 2. Vilnius, 2010.