Что же произошло тогда в Великом княжестве Литовском? Ответ на этот вопрос во многом прояснил бы сам феномен этого государства в эпоху столь решительных перемен, как крещение литовцев и жомойтов по католическому обряду и сопутствующие изменения межконфессиональных взаимоотношений, утверждение письменной культуры, политическая централизация и модернизация управления, возникновение институционального великокняжеского двора, канцелярии, «протопарламентских» структур, начало массовой раздачи земель за службу и складывания крупного землевладения, введение первых сословных привилегий, — одним словом, перемен, которые в перспективе сформировали специфику Великого княжества Литовского.
Один из ключевых вопросов в этой связи состоит в том, как жители обширных периферийных регионов, прежде всего литовской Руси[5], воспринимали это государство и его правителя, как для них «чужое» становилось «своим». Историки связывали этот процесс прежде всего с распространением новшеств, которые пришли в Литовское государство благодаря унии с Польшей, — привилегий, оформивших шляхетское сословие, и «магдебургской» модели городского самоуправления, а также с вхождением русской знати в правящую элиту государства[6]. Конфликт же, разгоревшийся после смерти Витовта, историки ХІХ–ХХ вв. объясняли в полном соответствии с духом своего времени — эпохи формирования наций как сообществ равноправных граждан с присущими им политическими институтами и средствами коммуникации, эпохи перекройки политических и этнических границ Европы. На страницах их работ война двух «великих князей литовских» за виленский престол в 1432–1438 гг. нередко представала конфликтом между Русью, с одной стороны, и Литвой и Польшей — с другой, между двумя цивилизациями — русской православной и европейской католической, предтечей межконфессиональных столкновений Нового времени, свидетельством глубокой внутренней противоречивости и нежизнеспособности ВКЛ. Под стать этой модели историки охотно «подсказывали» политикам прошлого (вернее, их бесплотным теням), что им нужно было делать, чтобы все-таки избежать подобного развития событий: одни советовали бросить все силы на борьбу против немцев за воссоединение братских балтийских народов, другие — сделать единственно правильный выбор в пользу православного крещения Литвы и союза с Москвой (или по меньшей мере уравнять православных в правах с католиками), третьи же объясняли, что разрешить вековые проблемы Литве под силу лишь в тесном союзе с Польшей, бастионом европейской цивилизации на Востоке…
Всё это, однако, были попытки объяснить прошлое с позиций современности, и далеко не всегда они опирались на специальные исследования. Достаточно сказать, что классический труд Анатоля Левицкого, до сих пор не утративший своего научного значения, был посвящен внешнеполитической стороне событий в ВКЛ в 30-е годы XV в., «эпизоду из истории унии Литвы с Короной», как констатировал сам автор в подзаголовке книги, и на заключительных ее страницах он вынужден был растерянно признать, что «внутренняя история Литвы известна еще мало». В больших трудах Матвея Кузьмича Любавского, Михаила Сергеевича Грушевского, Оскара Халецкого, Людвика Колянковского и других династическая война оставалась эпизодом, которому каждый автор находил объяснение в рамках собственной концепции. И нередко этот эпизод повисал в воздухе. Почему в результате войны государство не прекратило своего существования, не распалось и вышло из нее с минимальными территориальными потерями в пользу соседей — это либо оставалось вовсе неясным, либо же объяснялось малоубедительно. Необходимо было специально изучить период, когда источники впервые позволяют составить представление об обществе русских земель Великого княжества Литовского как о самостоятельно действующем субъекте, а не объекте политики правителей этого государства.
Тем не менее идеи столетней давности по сей день кочуют по страницам научных трудов, учебной литературы и популярных изданий, не говоря уже о публицистике. «Становым хребтом» этих трудов оставалась политическая история ВКЛ, а их героями — правители. Но наряду с этим требовалось понять общество, в котором они действовали, сколь бы разрозненными ни были данные о нем: ведь в Великом княжестве Литовском эпохи позднего Средневековья письменных источников было создано мало, а дошло о нас еще меньше, и на их страницы попали сведения о меньшинстве живших тогда людей. И в нем, как и в любом другом обществе, исследователю важно увидеть не абстрактные социальные слои и группы (как это нередко делали историки), а живых людей с их представлениями, заботами и интересами, зачастую практическими и приземленными, не выходящими за рамки родного прихода, городка с его ближайшей округой, круга родственников, «приятелей» и торговых партнеров. Лишь это дало бы возможность собрать из фрагментарных и плохо стыкующихся между собой осколков прошлого стройную и непротиворечивую картину. Именно эти люди совершали выбор в пользу того или иного правителя, изъявляли готовность проливать кровь под знаменами одного князя и оставляли другого. С этих позиций и будет решаться задача данной книги — выяснить причины и характер событий, развернувшихся в Великом княжестве Литовском после смерти Витовта.
5
Следует сказать о географических понятиях с прилагательным «литовский», используемых в данной книге. На ее страницах неоднократно встречается термин «литовская Русь». Так именуется вся совокупность русских земель Великого княжества Литовского. По мнению М. К. Любавского, Русью «в особом, частном смысле» в Великом княжестве Литовском именовались «волости, расположенные по среднему Днепру и его притокам: Сожу, Березине и нижней Припяти» (Любавский М. К. Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства ко времени издания Первого Литовского статута. М., 1892. С. 12–15). Эту теорию подхватил польский ученый В. Каменецкий. Однако еще сто лет назад Оскар Халецкий в своем блестящем исследовании показал, что «литовской Русью» в соответствии с терминологией источников правомерно называть все русские земли Великого княжества Литовского (Halecki О. Litwa, Rus iŽmudž jako częšci skladowe Wielkiego Ksiçstwa Litewskiego // RAU. T. 59. (Ser. 2. T. 34.) Krakow, 1916. S. 14–17). В свою очередь, «Литовской землей» в этой книге именуется историческое ядро государства, ныне поделенное между Восточной Литвой и Западной Белоруссией, за которым в историографии закрепились специальные названия — латинское
6
Понятие элиты широко используется в современных исследованиях, в том числе посвященных истории Великого княжества Литовского (см. обзор литературы: Saviščevas E. Žemaitijos savivalda ir valdžios elitas 1409–1566 metais. Vilnius, 2010. P. 19–20; Стефанович П. C. Элита Древнерусского государства (конец X — первая половина XIII вв.) // Российская государственность: опыт 1150-летней истории. Материалы Международной научной конференции (Москва, 4–5 декабря 2012 г.). М., 2013. С. 39–49). В этой книге под элитой в наиболее широком смысле понимается общественная группа, которая стабильно способна оказывать влияние на процесс принятия монархом решений общегосударственного значения (правящая элита, или правящие круги) или его должностными лицами в регионах страны (региональные элиты, социальный состав которых зависел от специфики региона). Важнейшие критерии принадлежности к правящей элите — упоминание в списках свидетелей/гарантов великокняжеских документов, политическая активность, занятие тех или иных должностей, принадлежность к той или иной семье или роду (Korczak L. Ksztaltowanie elity wladzy w Wielkim Księ-stwie Litewskim (zagadnienie kryteriow kwalifikacyjnych) // Prace Historyczne. 2003. Zesz. 130. S. 35–40). Правящей элите не тождественно окружение великого князя, в которое могли входить его фавориты, писцы и др.: им монарх мог доверять ответственные поручения (например, посольства по деликатным вопросам), но своим возвышением они были обязаны великокняжеской милости и утрачивали позиции со сменой правителя (Lietuvos istorija. T. 4. Nauji horizontai: dinastija, visuomenė, valstybė. Lietuvos Didžioji Kunigaikštystė 1386–1529 m. Vilnius, 2009. P. 285–286 — текст P. Петраускаса). По этой причине «критерий доверия» (