Можно было предположить в нем мерзкую душонку, и людей нередко смущало, каким угодливым и даже подхалимствующим он выглядел, обращаясь к богачам. Если что-то или кто-то не служили ему для определенной цели, он впадал в уныние и становился агрессивным. Рафаэль с удовольствием изводил тех, кого, по собственным словам, любил. Клэр не годилась для этой игры, и в результате возникало напряжение, а также, невзирая на грубую лесть, в воздухе витала какая-то отрава. Речь шла не о сексе, а о деньгах, причем всегда в одностороннем порядке: Клэр играла роль банкира при мужчине, который без конца жаловался на жизнь. Оставаясь наедине с Тай-фуном и Па-чу-ли, она цинично высказывалась об этом взбалмошном и зловредном альфонсе. Но порою их странная связь казалась ей, напротив, прекрасной и она повторяла про себя стихи анонима эпохи барокко:
Она чувствовала, как разрывается между презрительным гневом, жалостью и своего рода материнским чувством, которое прежде испытывала только к животным, но ее также привлекала романтика пограничного положения. Быть может, в этом было что-то еще, помимо несбыточной мечты — пророчество сивиллы, путь к тому, кто уже находился у врат небытия. Сама исполненная жизнерадостности, в глубине души Клэр усматривала в ипохондрии Рафаэля словно бы обещание, предвестие гибели, которое должно было сбыться и отказывало ему в праве на выживание.
Когда, рухнув в глубокое кресло, он пережевывал одни и те же жалобы или строил дурацкие и противоречивые планы, она слушала его нетерпеливо, очарованная при этом черными как смоль глазами, в которых радужка сливалась со зрачком. Он не любил пантагрюэлевский юмор Клэр, но, боясь ее потерять, просил прощения за словесные грубости. «Зачем держать при себе такого друга? — спрашивала она себя все чаще. — Зачем разрушать свою гармонию дисгармонией другого?»
Сидя под фотографией Жозефины Бейкер, она прочитала истеричное и злое письмо, которое он однажды ей прислал. Она не стала снимать телефонную трубку, после чего ответила на его послание взвешенно и даже изящно, не впадая при этом в нелепость возвышенного стиля. Когда он позвонил, она осталась непреклонной и сумела отказаться от встречи, услышав, как он заплакал. С грустью повесив трубку, она почувствовала облегчение и спокойствие, будто наутро после ночной лихорадки. Клэр приласкала пекинесов, а затем снова взялась за работу перед мольбертом, накладывая маленькими мазками прозрачные и яркие краски. Мастерскую наполнял вкусный запах масла и скипидара.
Мари Ванделье боялась, смутно догадываясь, что скажет врач о ее частых кровотечениях. Она посоветовалась с травником, и тот порекомендовал экзотическое лекарство, цена которого заставила Мари вздрогнуть.
— Всего-навсего климакс, — сказал Альфред Ванделье, когда жена заговорила об этом за ужином.
— Да мне не так уж и больно…
— Ну вот видишь, — произнес он, после чего жадно выпил полный стакан.
Молчаливая Женевьева прожорливо ела, склонившись над тарелкой. В тот же день она собрала весьма скудные карманные деньги (большую часть которых нередко доводилось возвращать матери), чтобы купить издавна вожделенную брошюру — «Как стать чревовещателем».
— Говорят, лекарства аббата Шопитра творят чудеса, — заявила Мари.
С давних пор они больше не платили за страховку, а любая болезнь представляла собой недоступную роскошь, так что оставалось надеяться лишь на дешевых целителей — псевдофилантропов, фотографии которых украшали страницу газетных объявлений. Поэтому Ванделье и его жена настойчиво отгоняли от себя все, что могло повлечь расходы, к которым они были не готовы. Оставалась проблема с зубами, а теперь появилась еще и проблема в половой сфере, которую приходилось игнорировать, точь-в-точь как игнорировался и сколиоз Женевьевы. По тому же принципу они ничего не чинили, и всякий испорченный предмет так и пребывал в этом состоянии. Вот почему в квартире были стулья с недостающими прутьями, разрозненные чашки, множество разных обломков и почти не было белья. Едва ли можно понять, как Альфреду Ванделье удавалось заниматься своим ремеслом, требующим опрятности и точности, хотя, впрочем, клиенты один за другим покидали его заведение, а кредиторы, со своей стороны, уже поднимали шум. Ванделье принял на комиссию партию электрических кофеварок, которые почти не продавались и аляповато заполняли витрину, однако он сумел прикарманить семь или восемь штук и сбыл их самостоятельно. Он оказался уже на грани ликвидации, как вдруг настала Черная пятница, которая, впрочем, не спасла его от разорения.