Вчера, как раз в силу некой беспричинности, мы отказались от игры. Мы страшно напились. Кое-кто валялся на полу. В любом случае, не следует расставаться с жизнью пьяным. На свете много людей, которым надлежало бы уйти вовремя. Они пускают слюни, орут, гадят под себя, мочатся на инвалидные кресла и пытаются вцепиться ногтями в санитарку, маразматики беспрестанно теребят свои вялые синюшные члены, неподвижно лежат на пеленке с зондами в каждом отверстии, привязанные толстыми хлопчатобумажными веревками, и вращают лишь перепуганными глазами, пока в нос им вливают питательный состав. Это может длиться месяцами, годами, смрад стоит невыносимый, а когда нотариус наконец зачитывает завещание, раздаются лишь крики досады, удары кулаками по столу да грубые ругательства.
— Это уже никуда не годится, девочка моя, ты постоянно все теряешь… То свои башмаки, то кастрюлю… А вчера еще и эту черную сумку… Если это не прекратится, я расскажу господину.
Луиза — с веснушками на бледной коже, похожей на манку, посыпанную корицей, — не знала что ответить. Терезы она боялась.
В ночи полнолуния Тереза засиживалась допоздна на кухне с делфтским кафелем, пока мсье Феликс Мери-Шандо размышлял на втором этаже о превратностях русской рулетки — этой лотереи для богатых, забавы Прекрасной эпохи.
Здесь можно перемотать кинопленку обратно до того дня в 1841 году, когда между посещением дантиста и возвращением в школу вклиниваются немного свободных часов. Каникулы. Дядя, непристойный паяц с обоссанным нижним бельем на голове, и путти, жестикулирующие посреди урн и пальм грандиозного гопурама на Изола-Белла. Огромная тень под рокайлями. Уже сильная для пятнадцати лет рука. Тот, другой, голый, невнятно, но зычно декламирует Ариосто. Тело пробуждает в черных водах гулкий отзвук, словно заполняющий собою весь мир. Никто ничего не слышал. Никто ничего не видел. Он быстро сел в поезд. Исчезновение заметят лишь спустя несколько дней. Только через пять недель обнаружат тело, которое, поначалу раздувшись, как бурдюк, станет затем, наоборот, пергаментным, точно мумия инков, — бурое и высушенное. Лишь тогда святые отцы известят заинтересованное лицо.
Расследования не было. Он упал просто так, сам по себе, поскольку был «с приветом». Даже мысли никогда не возникнет о том, что is fecit cui prodest[3].
Впрочем, это был не единственный мотив, а исполнитель ни секунды не был подозреваемым.
27 мая 19**
До моих ушей дошли слухи о том, чего я до сих пор не знал. Разорившийся бывший и первый владелец повесился в аттике. «Если ты доведен до недостойного положения, спокойно уйди из жизни», — говорит Марк Аврелий. Но зачем дожидаться недостойного положения, если беспричинность возвышает всякий поступок? И почему бы не умереть счастливым?
Господин Феликс Мери-Шандо был бы еще счастливее, если бы не преклонный возраст. Так, ему пришлось отклонить приглашение на Бал попугаев, устроенный принцессой Мюрат в здании Оперы, где Поль Пуаре произвел фурор, сочетав фиолетовый цвет с красным.
У господина Феликса Мери-Шандо были свои интимные радости, когда он, например, мысленно живописал страшные катастрофы и великие битвы — «Плот "Медузы"» или Взятие Константинополя. Поэтому гибель «Титаника» разбудила его воображение, и он представил себе заключительную панику, сменившую первоначальное легкомыслие, — божественная картина.
В Прекрасную эпоху смерть наступала не так быстро, как после Первой мировой, но затем было самое время наверстать упущенное. Гераклитова река катила свои черные волны, и в целом это был период отдыха, долгая пауза, десятилетняя отсрочка Буржуазных безумств. Хотя господин Феликс Мери-Шандо еще оставался на этом свете, он все же дистанцировался от современных реалий, как-то: автомобиль или юбка-брюки. Он помаленьку старел. Тереза — тоже, ну а Луизу Пра сменила Эмили Менье, которая, как и старый Жак Руэ, жила в городе. Эмили Менье била слишком много посуды, а Жак Руэ, скованный ревматизмом, с превеликим трудом исполнял обязанности камердинера. Когда он умер, господин Мери-Шандо не стал искать ему замену, отчего работы Терезе прибавилось.
Тогда Тереза Пютанж приняла непростое решение.
Игроки в русскую рулетку уходили один за другим, но не так, как фигурки в часах, что в конце концов возвращаются, а навсегда — как десять негритят у Агаты Кристи. Неведомо для себя, она зигзагом спускается от Донасьена, — начиная с письма, в котором Детервиль рассказывает Валькуру историю Леоноры, — к готическим ужасам миссис Рэдклифф, с тем чтобы Уилки Коллинз наконец установил связь между «Женщиной в белом» и загадками дома священника, предоставленного размышлениям мисс Марпл. Впрочем, не все умирают от русской рулетки. В 1912 году Анжель Мерсье сбил на улице Санса фиакр. Она умерла два часа спустя, и можно предположить, что последним ее словом было «Селена». Ведь это она назвала так виллу. Ну а мадам Супе, не исчерпавшая своего неисчерпаемого запаса трюизмов, тоже вскоре умерла, совершив эту гигиеническую процедуру — следствие рака поджелудочной железы — у себя в постели. Дабы отвлечься от происшествия, Жоашен Супе произвел подсчеты и вычислил, что вполне можно приобрести новую недвижимость. На улице Сен-Пер как раз продавалось за бесценок весьма обветшалое, но при этом весьма благородное здание.