– Вам нравится?
Дин обернулся и увидел стоявшую справа от него женщину. Его слегка удивило, что ее лицо было ему незнакомо. Это само по себе было необычным, и такой же необычной была женщина. Начать с того, что она была одета совершенно иначе, нежели Бэбс и ее подружки. На ней было простое черное платье и никаких украшений. Густые темные волосы были убраны назад и водопадом стекали по плечам. Это даже отдаленно не имело ничего общего с кудряшками итальянской прически Бэбс.
Но насколько бы неожиданным ни было появление женщины, Дину вовсе не хотелось заводить ленивую, ничего не значащую беседу с незнакомым человеком.
– Я нахожу это полотно весьма любопытным, – вежливо ответил он и повернулся, чтобы уйти.
– Значит, оно вам не нравится, – ровным голосом констатировала она.
– Этого я не говорил, – поморщился Дин.
– Нет, – согласилась незнакомка, – вы назвали его «любопытным». Именно так говорят вежливые люди, когда им что-то не нравится.
– В данном случае это не так. Как ни странно, мне нравится сюрреализм, – ответил Дин. Его слегка раздражала категоричность, звучавшая в голосе собеседницы, и кроме того, с какой стати первый встречный будет смело судить, что ему, Дину, нравится и что – нет.
– А это – не сюрреализм, как, например, у Дали. – Продолжая разглядывать картину, женщина задумчиво наморщила лоб, отчего ее на удивление густые брови сошлись в одну линию. – Эту картину не так уж сложно расшифровать. Она скорее напоминает головоломку.
Она говорила с такой уверенностью и знанием дела, что Дин невольно заинтересовался предметом разговора.
– Почему вы так считаете? – оживился он.
– Потому что… – И она пустилась в объяснения того, какое символическое значение имеют числа для обозначения человечества и человеческого интеллекта, что слепящий красный цвет символизирует солнце, зеленый – землю, синий – воду, а все это вместе создает аллегорический образ неразрывной взаимосвязи человека с природой.
Дин слушал вполуха. Его поразила убежденность, с которой говорила эта женщина. Голос ее звучал серьезно и в то же время страстно. В ее серых глазах отражались написанные художником темные грозовые тучи, черные посередине и освещенные вспышками молний по краям. Затем взгляд Дина переместился на ее рот. У женщины были мягкие, полные губы, а нижняя чуть-чуть выдавалась вперед, словно ее хозяйка была на что-то обижена. Удивительно чувственный рот, совершенно не похожий на сложенные сердечком губы Бэбс. Интересно, подумалось Дину, как она улыбается?
– Вы работаете здесь, в музее?
– Нет.
– Просто вы говорили с таким знанием дела, что мне показалось… – Не закончив фразы, он пожал плечами.
– Я очень углубленно изучала искусство, даже провела два года в Европе: ежедневно ходила по музеям, корпела над книгами, рассматривала работы старых мастеров…
– Значит, вы – коллекционер?
Дин никогда не был силен в угадывании возраста той или иной женщины, но эта казалась ему молодой. По крайней мере, слишком молодой, чтобы быть коллекционером. Дин даже подумал, что она вряд ли старше его.
– Нет, и здесь не угадали. – Во взгляде женщины, устремленном на Дина, читалось терпеливое удивление. – Я художник.
– Только не говорите мне, что эту картину тоже написали вы. – Дин посмотрел на написанное маслом полотно, по поводу которого она просвещала его всего минуту назад.
– Не стану. – Впервые за весь их разговор девушка улыбнулась – лишь слегка приподняв уголки рта и не разжимая губ. – Я пишу в гораздо более эмоциональном стиле. Меня не прельщают интеллектуальные пейзажи вроде этого. – Она махнула в сторону картины, и Дин обратил внимание на ее длинные пальцы с короткими ногтями. Это были пальцы художника – уверенные и грациозные.
– Как вас зовут? Я боюсь, что буду поражен, узнав наконец, кто вы такая.
– Сомневаюсь. – Она снова легко улыбнулась. – Я – из тех, которых называют «художниками, борющимися за известность». Не думаю, что имя Кэролайн Фэрр вам что-то скажет. Возможно, со временем, но не сегодня.
– А я Дин Лоусон.
Они обменялись рукопожатиями. Дин обратил внимание на силу ее руки и крепость хватки. Что же касается ее имени, то оно и впрямь ничего ему не говорило. Более того, Дину показалось, что и он сам не произвел на женщину никакого впечатления, и это немного уязвило его самолюбие. Его имя и внешность обычно оказывали на женщин притягательное воздействие, но Кэролайн, похоже, была не такой, как все.
– Я бы с удовольствием взглянул при случае на ваши картины.
– Но должна предупредить вас: в них вы не найдете ни капли сюрреализма.
– Это порадовало бы мою жену. Она его терпеть не может.
После этого их разговор вновь перескочил на темы, связанные с искусством и неспособностью многих людей оценить разнообразие его форм и стилей. Если быть более точным, то говорила в основном Кэролайн, а Дин только согласно кивал. Он прислушивался к звуку ее голоса и пытался определить, из какой части страны она родом. Наконец, так и не сумев этого сделать, спросил:
– Судя по вашему акценту, вы – откуда-то с востока?
– Из Коннектикута.
– В Хьюстоне – проездом?
– Не совсем. Сейчас я живу в летнем домике моей подруги в Галвестоне. – Услышав этот ответ, Дин принялся озираться по сторонам, пытаясь вспомнить, у кого из присутствующих здесь есть коттедж на Галвестон-Айленде. – Не ищите, моей подруги здесь нет.
– Неужели меня так просто раскусить? – улыбнулся Дин.
– Да.
– Извините. Но если вы – не из этих мест, то вас сюда определенно должен был кто-то пригласить.
– Почему?
– Потому что на эту выставку можно было попасть только по приглашению. Сегодняшний просмотр – закрытый. Коллекция будет выставлена на всеобщее обозрение только с завтрашнего дня.
– Завтра я уже буду в Галвестоне, поэтому и захотела посмотреть ее сегодня.
– Господи! – Дин непроизвольно понизил голос. – Значит, вы проникли сюда незваной? Просто взяли и вошли? – В его тоне звучала смесь недоверия и восхищения смелостью этой женщины.
– Разумеется. – Она говорила об этом, как о само собой разумеющемся, с равнодушием, которое граничило с высокомерием. – Я ведь не вломилась в чей-то дом. Это – музей, общественное место. С какой стати он должен быть открыт лишь для какой-то группы избранных, а не для всех!
– Хорошая мысль. – Дин старался не улыбнуться. – Тем не менее большинство, если не все присутствующие здесь, – попечители и спонсоры этого музея.
– Если они жертвовали музею деньги или дарили картины, это не дает им право на какое-то особое к себе отношение, – с вызовом парировала Кэролайн.
– Они думают именно так.
– А я – нет.
– Это заметно. – Дин еще никогда не встречал кого-то похожего на нее. Он слышал, что художники – гордый и своевольный народ. Богатство или общественное положение других не значили для них ровным счетом ничего. Откровенно говоря, раньше Дину с трудом в это верилось, однако стоявшая перед ним Кэролайн Фэрр вела себя именно таким образом.
– Знаете, мне действительно очень хотелось бы взглянуть на ваши работы.
Она посмотрела на него долгим задумчивым взглядом.
– Почти каждый день после обеда вы можете найти меня на западном конце пляжа.
В этот момент кто-то подошел и заговорил с Дином, а когда через минуту он обернулся, ее уже не было. К собственному удивлению, он чувствовал, что не хочет отпускать ее от себя. Ему хотелось еще поговорить с этой странной женщиной, побольше о ней узнать. Его заинтриговала ее серьезность и страстность, какая-то одержимость, которую она излучала и которой заряжала воздух вокруг себя. Тут Дин заметил ее в противоположном конце зала – высокую, точеную и загадочную фигуру в черном. Ему захотелось опять подойти к ней, но Дин подавил этот порыв. Они и так слишком долго разговаривали у всех на глазах, поэтому не стоит давать лишнюю пищу для сплетен. А вот Кэролайн Фэрр наверняка высмеяла бы подобные обывательские опасения, подумал Дин и, в свою очередь, усмехнулся. Она была неподвластна ограничениям, которые связывали его. Интересно, подумалось ему, каково это – свободно говорить то, что думаешь, и делать, что хочешь, не опасаясь подвести тех, кто возлагает на тебя определенные надежды – своего отца, своей жены, своих друзей?