Единственное, что мне было непонятно - что здесь делала эта странная женщина. Она была слишком стара и безвкусно одета, чтобы быть любовницей Лайоша. Мне понадобилось время, чтобы понять, что молодой человек в кожаном плаще, который первым вышел из красной машины, пробормотал несколько приветственных любезностей, а потом всё время молчал, общаясь лишь со своим львиноголовым псом, был сыном этой женщины. Тут мы не могли прийти к единому мнению. Молодой человек был блондином, светлым блондином, неким серебряным блондином: лицо у него было словно голое, ресницы - почти невидимые на бледной коже. Он постоянно моргал. Волосы у него были кудрявые и спутанные, как у старого африканца. Потом он надел темно-синие очки и практически исчез за темными линзами. Лишь ближе к вечеру я узнала, что этот молодой человек - жених Евы, а эта женщина, из тех респектабельных женщин, которые склонны перемежать свою речь неправильно произнесенными французскими словами, уже много лет домоправительница Лайоша. В смятении первых нескольких часов я ничего этого не поняла.
Женщина, которую дети называли Ольгой, была погружена в меланхолию и смущение. Она не пыталась навязать нам свое общество, и, после знакомства, сидела молча за завтраком, вертела зонтик и смотрела в тарелку. Сначала я приняла ее за авантюристку. Но потом у меня сложилось впечатление, что, если она и была авантюристкой, то уставшей и желчной, она больше не верила в авантюры и с удовольствием отказалась бы от них ради какого-то спокойного занятия вроде вышивания или вязания крючком. Время от времени она горько улыбалась, обнажая желтые мужские зубы. Столкнувшись с ней лицом к лицу, я не знала, что сказать. Мы рассматривали друг друга, сначала улыбались, потом - без улыбки, смотрели друг на друга тяжело, с нескрываемой подозрительностью. Облако сладковатых духов парило над ее платьем и крашеными желтыми волосами.
- Дорогая Эстер, - сказала она.
Я воспротивилась близкому знакомству и ответила:
- Мадам.
Я смеялась. Дом растворился в этих часах перед обедом, стал всего лишь великолепным миражом. Хлопали двери. Лайош достал коробку, из нее достал черепаху и демонстрировал, как она реагирует на музыку, движется на его свист, тянет сморщенную шею и издает шипяший звук для общения. Он привез это существо с собой как тему для разговора, аксессуар, доказательство своего триумфа гениального дрессировщика. Мы стояли вокруг и восхищались представлением Лайоша, даже мрачный Эндре поддался любопытству.
Лайош начал раздавать подарки: наручные часы - Лаци, два редких поэтических сборника в кожаном переплете - Нуну (подарок он украсил дарственным стихотворением собственного сочинения, полностью игнорируя тот факт, что Нуну не умеет читать по-французски), Тибор и Эндре получили дорогие иностранные сигары, а я - сиреневую шелковую шаль. Царило всеобщее воодушевление, постоянно в точке кипения. Незнакомые люди глазели через забор, поэтому мы ушли в дом. Дом был наполнен ароматом горячих блюд по сезону, которые всегда несут исконный смысл простых радостей жизни и ее спешки, звенели ножи и вилки. хлопали двери, звенели тарелки, вдали болтали прибывающие гости, раздавались слабые детские крики - всё это были физические или музыкальные фанфары, гремевшие о том, что жизнь - это чудо, которым нужно наслаждаться! Именно это я и видела, куда бы ни оглянулась. Незнакомая женщина сидела в углу и говорила ровным голосом.
Она рассказывала мне, как впервые восемь лет назад встретила Лайоша, когда рассталась с мужем. Ее сын работал в конторе, она не уточнила, в какой именно. Я никогда в жизни не видела так близко таких людей, как эта женщина и ее сын. Я листала журналы с фотографиями того, как должна выглядеть молодежь, или с фотографиями разных видов молодежи, того рода людей, которые танцуют в пиджаках с подплечниками в холлах отелей или летают на самолетах, или мчатся куда-то на мотоцикле, а позади них сидят молодые женщины, юбки которых развеваются выше колен. Конечно, я знаю, что есть другая молодежь, абсолютно реальные люди. А это была просто моя карикатура на пугающих чужаков, о которых я почти ничего не знала, но которые жили в моей памяти и воображении. Я знаю лишь то, что они ко мне больше не имеют никакого отношения. Помимо смущения и невежества, в их присутствии я знала, что совсем не умею с ними общаться: это - вид моторизованного танцующего человечества, я видела их на экране, они не включены в договор, который заключили с обществом мои родители и я.
В парне было что-то странное: он мог бы быть героем романа, скорее всего, детективного. Говорил он мало, а когда говорил, смотрел в потолок и произносил каждый слог отчетливо, почти пропевал слова. Он был столь же меланхоличен, как и его мать: оба они источали мрачную печаль. Я никогда прежде не видела людей, которые были бы столь презрительно и нагло чужими. Он не курил и не пил. На левом запястье у него был золотой браслет. Иногда он поднимал руку так резко, что казалось - он хочет кого-то ударить, а потом холодным механическим движением подтягивал браслет выше. Я узнала, что ему было слегка за тридцать, и он уже был секретарем в штаб-квартире какой-то партии, но когда он снимал темно-синие очки и изучал людей и предметы в комнате, из-за водянистых глаз он казался еще старше Лайоша.