- Я знала, что он когда-нибудь вернется. Но он не решился приехать один! Привезет группу поддержки - детей и еще кого-то. Но здесь больше ничего нет.
Мы сидели в саду и смотрели друг на друга. Нуну думает, что знает обо мне всё. Возможно, она знает правду, ту простую окончательную правду, которую мы всю жизнь рядим во множество ярких заплат. Мне это "всеведение" Нуну всегда казалось несколько оскорбительным. Но она была так добра ко мне, и ее доброта была исполнена такой мудрости, была столь простой и сдержанной. В итоге я всегда ей уступала. В последние годы, когда моя жизнь, кажется, была окутана невидимым сырым туманом, она была тем факелом, чей слабый мягкий свет помогал мне не сбиться с пути. Я знала, что приезд Лайоша вряд ли действительно вызовет опасные, ужасающие последствия, так же, как знала, что Нуну пошутила, когда, прочитав первые несколько слов телеграммы, сказала, что запрет столовое серебро. Я подумала, что это уж слишком. Нуну просто дразнит меня. Но в то же время я знала, что в конце концов, в самый последний момент Нуну действительно запрет серебро, и потом, когда про серебро забудут, когда мы обсудим всё, что нельзя спрятать, Нуну всё равно будет где-то поблизости со своими ключами, в своем самом лучшем черном платье, со своими морщинами, со своей безмолвной наблюдительной осторожностью. Но также я знала, что, когда этот момент настанет, никто из смертных не сможет мне помочь, даже Нуну.
Но всё это было бесполезным знанием, так что вдруг мне стало так легко и весело на душе, словно ничто мне не угрожало. Помню, что шутила с Нуну. Мы сидели в саду, слушали одурманенный гул поздних осенних пчел, долго тихо разговаривали о Лайоше и детях, и о Вильме - моей покойной сестре. Наша скамейка стояла напротив дома, под окном, за ставнями которого двадцать пять лет назад умерла мама. Перед нами росли липы и стояла пасека отца, но сейчас она была пуста. Нуну не любила возиться с пчелами, и в один прекрасный день мы продали все восемнадцать ульев. Стоял сентябрь - мягкие погожие дни. Нас окутывало знакомое чувство защищенности с привкусом крушения и счастья без желания. Теперь я подумала, что здесь осталось, что мог бы забрать Лайош?... Столовое серебро? Смехотворное предположение: чего стоят несколько кривых серебряных ложек? Я посчитала, что Лайошу уже за пятьдесят, на самом деле летом ему будет пятьдесят три. Вряд ли ему чем-то помогут серебряные ложки. Но если такие вещи ему могут помочь, пусть забирает. Нуну, должно быть, посетили похожие мысли. Потом она вздохнула и пошла в дом, оглянулась только на веранде.
- Будь осторожна, не проводи с ним слишком много времени наедине. Пригласи на обед Лаци, Тибора и дядю Эндре, как каждое воскресенье, когда вы собираетесь помаяться дурью с духами. Лайош всегда боялся Эндре. Думаю, он ему что-то должен. Вспомни, есть ли хоть один человек, которому он не должен? - спросила Нуну и рассмеялась.
- Они все забыли, - ответила я и тоже рассмеялась.
Я уже его защищала. А что я могла поделать? Он был единственным мужчиной, которого я когда-либо любила.
3
Телеграмма, принесшая весть о радости и катастрофе, пришла в субботний полдень. Я лишь смутно помню день и вечер накануне прибытия Лайоша. Нет. Нуну была права: я больше не боялась Лайоша. Мы можем бояться тех, кого любим или ненавидим, тех, кто слишком хорош, слишком безжалостен или слишком нарочито нас предал. Но Лайош никогда не поступал со мной ужасно, хотя, по правде говоря, он не был и добр ко мне, в том смысле, в каком описывают доброту в школьных учебниках. Предал ли он меня? Нет, я никогда не ощущала предательства с его стороны. Конечно, он лгал, он лгал так же, как воет ветер - с определенной первобытной энергией, с воодушевлением. Он мог сочинить самую прекрасную ложь. Например, он лгал, что любит меня, меня одну. А потом женился на моей младшей сестренке Вильме. Правда, позже я убедилась в том, что он не планировал всё это заранее, что это не был заговор, не был злой умысел - Лайош никогда не совершал умышленно дурные поступки. Он говорил, что любит меня, и я не сомневаюсь, что он именно это и имел в виду, даже сейчас, но потом, так получилось, он женился на Вильме, может быть, потому что она была более хорошенькой, а может, потому, что в тот день ветер дул с востока, или, может быть, потому что этого захотела Вильма. Он никогда не говорил, почему.
В вечер накануне ожидаемого прибытия Лайоша - я прекрасно знала, что это - его последний визит в этой жизни - я долго не ложилась спать, улаживала различные моменты, готовилась к его визиту, перед сном читала его старые письма. Даже сейчас я верю, это - мое суеверие - и, перечитывая его старые письма, я почувствовала это с новой силой и уверенностью - что у Лайоша есть какой-то тайный источник энергии, он подобен тем маленьким ручейкам, которые вы находите высоко в горах, которые бесцельно бегут вниз по склонам и без следа исчезают в глубинах пещер. Никто не использовал и не направлял эту энергию. Сейчас, перечитывая его письма вечером накануне его возвращения с целью вновь преследовать меня, я восхитилась этим отлаженным механизмом бесцельной энергии. В каждом письме он обращался ко мне с такой энергией, которая тронула бы любую, особенно - чувствительную женщину, на самом деле - даже толпы и массы. Не то чтобы он мог сказать что-то особенно "важное" или я заметила в его идеях какой-то особый литературный дар: его эпитеты были бессвязны, стиль - неряшлив, но его манера письма, голос, который можно было услышать в каждой строке письма, несомненно принадлежал ему, лишь ему одному! Он всегда писал правду, какую-то воображаемую правду, которую только что понял и которой немедленно хотел со мной поделиться.