- Люди, что вы от меня хотите? - спросила я и прислонилась к серванту.
15
- Послушай, Эстер, - сказала Ева, немного смутившись, и снова закурила. - Отец тебе всё расскажет. Я думаю, он прав. Ты можешь подумать, что много всего случилось после твоего отъезда, и действительно - много всего случилось, не всегда хорошее. Ранние годы я не помню. Потом мы пошли в школу, и жизнь стала захватывающей. Мы каждый год меняли квартиры, не только квартиры, а еще и школы и нянек. Эти няньки...о боже...как ты, наверное, догадываешься, отец был в их выборе не слишком разборчив. Большинство из них убегали, прихватив кое-что из наших вещей, или это мы убегали, бросив дом и мебель, переезжали с одной съемной квартиры на другую. Некоторое время, когда мне было двенадцать, мы жили в номере отеля. Это была такая интересная жизнь. Нас одевал метрдотель, уроки мы учили с лифтером, а когда отец исчезал на несколько дней, горничная присматривала за нами и следила за нашим образованием. Бывали времена, когда мы изо дня в день ели мясо морского краба, а в иные дни почти ничего не ели. Папа очень любит крабов. Вот так нас растили. Других детей растят на простокваше или витаминах...Но в целом мы отлично проводили время. Потом, когда дела отца снова пошли в гору и мы снова зажили жизнью представителей респектабельного среднего класса, сняли квартиру, начали вести хозяйство, когда отец пустился в новое предприятие - даже в детстве меня бросало в дрожь от его предприятий - мы иногда плакали, вспоминая жизнь в отеле, потому что даже в своей «респектабельной жизни» мы жили, как кочевники в пустыне. Отец на самом деле - не городской житель, ты ведь знаешь. Нет, не возражай. Думаю, я его знаю лучше, чем ты. В отце нет ничего материалистического, имущество ничего для него не значит, ему даже всё равно, есть ли у него крыша над головой. В нем есть что-то от охотника-собирателя, который встает утром, садится на коня - у него всегда была машина, даже в самые трудные времена, всегда водил сам - и объезжает свой участок саванны или леса (для отца это - город), нюхает воздух, всегда начеку, ловит достаточно крупную банкноту, зажаривает ее и всем предлагает кусочек, а потом, пока еще что-то остается от добычи, несколько дней или даже недель, ничем больше не интересуется...И если уж на то пошло, именно это мы любили в отце, и ты это тоже любишь, Эстер. Отец может выбросить пианино или бросить достойную работу так же, как другие выбрасывают старые перчатки: он не питает уважения к вещам и рыночной стоимости, ты ведь знаешь. Нам, женщинам, это не понять... Я многое узнала об отце, но его настоящая тайна - это его беззаботность, отсутствие душевных привязанностей, я не смогла ее разгадать. Он не ощущает тесной связи ни с чем, единственное, что его интересует - это опасность, и самая большая опасность - это жизнь... Он нуждается в этой опасности, в этой жизни среди людей, но без человеческих связей, он разрывает связи из любопытства и рассеянно их отшвыривает. Разве ты не понимала этого, когда...? В смысле, ты это не чувствовала? Даже в детстве я чувствовала, что нам суждено жить в палатке, кочевым племенем путешествовать по стране - в этом было что-то опасное, что-то приятное, отец с луком и колчаном в руке идет впереди, производит рекогнисцировку местности, бросается к телефонам, слушает, ищет некие знаки, потом вдруг, полный энергии, в полной боевой готовности, сгруппировался для действия...слоны приближаются к водопою, отец в своем убежище поднимает лук. Ты смеешься надо мной?
- Нет, - ответила я, мое горло пересохло. - Продолжай, я не буду смеяться.
- Ты ведь знаешь мужчин, - сказала Ева мудрым учительским тоном и слегка вздохнула.
Я действительно смеялась. Но вдруг снова стала серьезной. Я не могла не заметить, что Ева, дочь Вильмы, это дитя, с которым я легкомысленно говорила, как со взрослой женщиной, что-то знает о мужчинах, определенно знает больше, чем я, которая могла бы быть ее матерью. Я мысленно выбранила себя за этот смех.