- Не кажется ли тебе, что ты здесь малость кривишь душой? - спросила я еще тише.
- Возможно, - тихо ответил Лайош. - Ватерпасы! Калибры души! Пожалуйста, пойми, в жизни нет никаких калибров. Я мог что-то сказать Еве, мог совершить ошибку вчера или десять лет назад, что-то, связанное с деньгами, кольцами или словами. Я никогда в жизни не решился бы действовать таким образом. В конце концов, люди отвечают лишь за те поступки, которые они сознательно решили совершить...Действия? Что это? Инстинкты, которые застают тебя врасплох. Люди просто стоят и наблюдают за своими действиями. Вот намерение, Эстер, это - настоящая вина. Мои намерения всегда были благородны, - удовлетворенно заявил Лайош.
- Да, - неуверенно ответила я. - Твои намерения, должно быть, были благородны.
- Я знаю, - сказал Лайош более мягко, немного обиженно. - Знаю, что я - изгой в этом мире. Могу ли я измениться сейчас, в пятьдесят шесть лет? Я всегда желал людям лишь добра. Но шансы на добро в этом мире ограничены. Жизнь нужно делать красивее, иначе она невыносима. Вот почему я сказал Еве о кольце то, что сказал. Эта возможность утешила ее в тот момент. Вот почему пятнадцать лет назад я сказал Лаци, что верну ему деньги, хотя знал, что не собираюсь это делать. Вот почему я раздаю людям разные обещания экспромтом, зная, что никогда не выполню обещанное. Вот почему я сказал Вильме, что люблю ее.
- Зачем ты это ей сказал? - спросила я, удивляясь своему спокойствию и отстраненности.
- Потому что именно это она хотела услышать, - ответил Лайош, не задумываясь. - Потому что она всю свою жизнь положила на то, чтобы я ей это сказал. И потому что ты меня не остановила.
- Я? - прошептала я в замешательстве, которое усиливалось тем фактом, что я буквально задыхалась. - Что я могла сделать?
- Всё, Эстер, всё, - ответил Лайош, невинный, как новорожденный младенец. Это был прежний его голос, голос его молодости. - Всё. Почему ты не отвечала на мои письма? Почему ты не отвечала на мои письма, когда могла? Почему ты забыла письма и оставила их у нас, уезжая? Ева их нашла.
Лайош подошел ко мне довольно близко и склонился надо мной.
- Ты видел эти письма? - спросила я.
- Видел ли я их?... Я не понимаю, Эстер. Я их написал.
По его голосу я поняла. что на этот раз, может быть, впервые в жизни, он не лжет.
17
- Теперь позволь кое-что тебе сказать, - сказал Лайош, облокотился о сервант с фотографиями, закурил и швырнул спичку прямо в визитницу. - Между нами произошло что-то, что мы не можем уладить, не поговорив об этом. Можно всю жизнь молчать о самых важных вещах. Люди умирают в молчании. Но бывают ситуации, когда нужно говорить, когда нельзя хранить молчание. Я считаю такого рода молчание первородным грехом, о котором сказано в Библии. В сердцевине жизни таится древняя ложь, и может понадобиться много времени, прежде чем человек ее заметит. Не хочешь сесть? Сядь, Эстер, и выслушай меня. Нет, прости, всего один раз я побуду судьей и прокурором. Сядь, пожалуйста.
Он говорил вежливо, но приказным тоном.
- Вот что, Эстер, - сказал Лайош и подтолкнул ко мне стул. - Послушай, Эстер, двадцать лет мы с тобой говорили на разных языках. Всё не так просто. Ты зачитала свой список обвинений против меня - свой и всех остальных, это - истинные провинности, увы, всё - абсолютная правда. Ты говоришь о кольцах и лжи, о невыполненных обещаниях и неоплаченных счетах. Есть много чего и похуже, Эстер. Нет смысла говорить об этом...Я не прошу меня простить...но подобные детали больше не будут определять мою судьбу. Я всегда был слабым человеком. Мне хотелось чего-то достичь в жизни, и я верил, что не вовсе бесталанен. Но таланта и амбиций недостаточно. Теперь я знаю, что недостаточно. Для настоящего творчества человеку нужно что-то еще...какая-то особая сила или дисциплина, или сочетание этих качеств, то, что, как я думаю, называется характером... Этого качества, этого таланта у меня нет. Это - как странная глухота. Как если бы я знал, что играет музыка, звучит мелодия, но не слышал ноты. Когда я встретил тебя, я не был настолько уверен в том, что говорю тебе сейчас...
- Нет, - честно ответила я.
Почему-то меня удивили не слова Лайоша, а его голос, то, как он говорил. Я никогда раньше не слышала, чтобы он так говорил. Он говорил как человек, который...но голос почти невозможно пришпилить булавкой. Он говорил, как человек, который увидел или открыл что-то, какую-то истину, или почти открыл, но не может об этом объявить, потому что хочет подобраться поближе, а потом раструбить на весь свет, на что он способен. Он говорил, как человек, который что-то почувствовал. Я не привыкла к такому его голосу. Я молча слушала.