- Не понимаю, - проворчал Эндре.
- Я и не хочу, чтобы ты понимал, - сказала я, мне хотелось взять его за руку или прикоснуться к его старому седобородому лицу, этому печальному, мудрому мужскому лицу кончиками пальцев. Мне хотелось прикоснуться к мужчине, который никогда мне себя не навязывал, но благодаря которому у меня были двадцать лет достойной, благородной, человеческой жизни.
- Ты - мужчина, Эндре, прекрасный, настоящий мужчина, и, следовательно, ты обязан мыслить рационально, следовать букве закона, обычаям или мудрому голосу разума. Но мы, женщины, не можем быть столь же мудры и рациональны... Сейчас я понимаю, что это - не наша сфера. Если бы я была действительно мудра и честна двадцать лет назад, я бы убежала отсюда с Лайошем, женихом моей сестры, с мошенником Лайошем, известным лжецом, этим отбросом рода человеческого, как выразилась Нуну - она любит крепкое словцо. Вот что мне следовало бы сделать. если бы я была храброй, мудрой и честной двадцать лет назад...Какова была бы моя судьба? Не знаю. Вряд ли она была бы особо весела или приятна. Но, во всяком случае, я повиновалась бы закону и выполнила бы обязанность, которая сильнее законов разума и самого мира...Теперь понимаешь? Потому что я поняла...Я поняла, что должна отдать дом Лайошу и Еве, потому что я им его задолжала...А потом...будь что будет.
- Ты собираешься уехать? - тихо спросил Эндре.
- Не знаю, - я вдруг поняла, что очень устала. - Я еще не решила, что со мной будет дальше. В любом случае, прошу тебя, отдай Лайошу этот документ - да, я его подписала, и я хочу, чтобы ты, Эндре, включил сюда жесткое дополнение, чтобы эта жалкая сумма, причитающаяся Нуну, не попала в руки Лайоша. Обещаешь?
Эндре не ответил. Он взял договор двумя пальцами, как грязный подозрительный предмет.
- Да, хорошо, - вздохнул он. - Конечно, я ничего об этом не знал.
Я схватила его за руку, но тут же отпустила.
- Прости, - сказала я, - но за двадцать лет никто меня об этом не спросил. Ни ты, ни Тибор...Может быть, я сама была не так уж уверена, Эндре, не так горько уверена, что Лайош прав, заявляя о существовании некоего невидимого порядка жизни, утвержая, что всё, что имеет начало, должно завершиться... В свой черед...Ну ладно, с этим покончено, - сказала я и встала.
- Да, - сказал Эндре, склоняя голову, держа в руках документ. - Наверное, говорить об этом излишне, но если ты об этом пожалеешь...сейчас или в будущем...мы всегда рядом, я и Тибор.
- Да, говорить об этом действительно излишне, - сказала я и попыталась улыбнуться.
20
Около полуночи я услышала шаги Нуну, она медленно карабкалась по скрипучим прогнившим доскам лестницы, останавливалась через каждые три ступеньки, чтобы прокашляться. Она остановилась на пороге моей комнаты, как прошлой ночью, на ней было дневное платье, черная парадная форма отшельницы, у нее не было времени переодеться.
- Ты не спишь, - сказала Нуну и села возле меня на кровать, поставив огарок свечи на прикроватный столик.
- Ты знаешь, они даже варенье забрали?
- Нет, не знала, - ответила я, села на постели и рассмеялась.
- Не всё, только персиковое, - будничным тоном сказала Нуну. - Все двадцать банок. Ева попросила. И цветы забрали, все георгины, остававшиеся в саду. Это неважно. Георгины на следующей неделе всё равно отцвели бы.
- Кто забрал цветы? - спросила я.
- Женщина.
Нуну закашлялась, сложила руки на коленях и села прямо, спокойная и сдержанная, какой была всю жизнь, как бы ни складывались обстоятельства. Я взяла ее костлявую руку, которая была ни горяча, ни холодна.
- Пусть забирают всё, что хотят, Нуну, - сказала я.
- Конечно, - согласилась Нуну. - Пусть забирают, моя девочка. Если нет другого выхода.
- Я не смогла спуститься к ужину, - сказала я и сжала ее руку, ища поддержки. - Не сердись. Они не удивились?
- Нет, просто молчали. Не думаю, что они были удивлены.
Мы смотрели на дрожащее пламя свечи. Мне было холодно.
- Нуну, дорогая, - попросила я. - Пожалуйста, закрой ставни. А здесь, на серванте, ты найдешь три письма. Можешь принести их мне, дорогая?
Нуну медленно шла по комнате, на стене двигалась ее огромная тень. Она закрыла окна и принесла письма, потом подоткнула мне одеяло и села рядом, сложила руки на коленях, торжественная в своем торжественном платье, словно явилась по какому-то особому гротескному поводу, по исключительному поводу, но не из-за свадьбы или похорон. Она сидела и слушала.