Эти двое похожих людей, два почти идентичных характера, соперничали в дружбе. Когда Лайош получил наследство, они даже жили вместе в столице, в роскошной холостяцкой квартире, в которой я никогда не бывала, но которая, по словам Лаци, была одним из самых важных интеллектуальных и социальных мест эпохи. У меня были все основания сомневаться в социальной значимости этой квартиры. Как бы то ни было, они жили вместе, и у них были деньги - Лайош в те времена был близок к тому, чтобы разбогатеть, лишь ребяческая обида заставила Лаци упомянуть золотые часы и триста крон, которые он не захотел одолжить Лайошу, потому что в дни своего благоденствия Лайош был щедр ко всем, включая, конечно же, своего самого близкого друга. Они нашли нескольких счастливых бездельников из числа «золотой молодежи» и окунулись в бурное веселье. Нет, они не дебоширили. Лайош, например, не очень-то любил вино, а Лаци не любил ночные кутежи. Нет, их жизнь была сложной и дорогой, они посвятили жизнь требовательной праздности, того рода праздности, которую человек посторонний и несведущий мог бы с легкостью принять за солидную обдуманную деятельность, они вели утонченную жизнь, которую модно называть «стильной» - любимое слово Лаци. Эти двое невероятно талантливых молодых людей старались вести такую жизнь. Реальность была такова, что они просто лгали и мечтали. Но это я поняла потом.
Лайош, новый друг Лаци, привнес в наш дом неведемое прежде напряжение. Он смотрел на наши сельские развлечеия и жизнь с каким-то озадаченным снисхождением. Мы чувствовали его превосходство, немного смущались, старались преодолеть свои недостатки. Мы все начали «читать», особенно - тех авторов, к которым привлек наше внимание Лайош - мы «читали» с таким усердием и стыдом, словно готовились к самому сложному экзамену, который могла бы приготовить нам жизнь. Позже мы узнали, что сам Лайош никогда не читал, или просто пролистал этих авторов и мыслителей, труды которых он столь настоятельно нам рекомендовал, качая головой и распекая нас с благодушной суровостью. Его очарование действовало на нас, как дешевое злое заклятие. Наша бедная матушка первая оказалась полностью ослеплена. Под влиянием Лайоша и из уважения к нему мы «читали» всё время, совсем не так, как раньше, и даже пытались вести «светсткую жизнь», но тоже не так, как раньше. Мы даже отремонтировали дом. Это стоило дорого, а мы были небогаты. Матушка всегда ждала Лайоша, готовилась к его визитам, словно к своего рода экзамену. Одно время она тщательно изучала новейших немецких философов, потому что Лайош с видом превосходства спросил, знакомы ли мы с трудами Б., мыслителя из Гейдельберга. Конечно, мы их не читали. Мы немедленно бросились читать его возвышенные и несколько туманные размышления о жизни и смерти. Даже отец взял себя в руки.
Он меньше пил и был очень заботлив, когда к нам приходили гости, чтобы скрыть от всевидящего ока Лайоша печаль своей разорванной в клочья жизни. Каждые выходные мой брат и Лайош приводили гостей.
Дом наполнялся людьми и болтовней. Старый кабинет превращали в нечто вроде «салона», в котором Лайош развлекал самых очаровательных местных деятелей, которые прежде были не столь очаровательны, сколь сомнительны, и мы никогда не приглашали их в гости. Вдруг мы начали держать открытый дом. В поношенном рединготе, со своей старомодной сердечностью мой отец неловко ходил среди гостей, приезжавших к нам на выходные. По такому случаю он даже не решался курить трубку... А Лайош утверждал меня, изучал, одобрял или увещевал, одним взглядом возносил до небес или низвергал прямиком в ад. Так продолжалось три года.
Мой брат и его странный друг не были вульгарными распущенными молодыми людьми в привычном смысле. Через год все заметили, что Лаци попал в зависимость от Лайоша так же, как мы все - мама, Вильма, а потом - и я. Теперь я могла бы сказать, что осталась среди них единственным разумным человеком. единственной, кто не поддался этой порочной иллюзии, но это - слабое утешение. Да, я видела Лайоша «насквозь», но разве я не бросилась служить ему так охотно и слепо? Он был так печален и чувствителен. Нас быстро заставили принять тот факт, что они с Лаци бросили учебу в университете. Однажды в сумерках Лайош стоял возле стола, и прядь волос украшала его лоб, когда он сказал - я точно помню его слова - он произносил их смиренно, словно жертвовал собой: «Я вынужден отказаться от скромного одинокого существования студента ради шумного и опасного поля жизненной битвы». Он всегда говорил так, словно читал по книге. Это заявление меня испугало и расстроило. Я почувствовала, что Лайош отказывается от своего призвания ради какого-то грандиозного и непонятного проекта, чтобы вступить в битву от имени какого-то человека или группы людей, и в этой битве он должен быть вооружен не только знаниями, но также хитростью и прагматизмом. Эта жертва меня беспокоила, потому что в нашей семье предпочитали, чтобы мальчики завершили свое образование, прежде чем вступить на «поле жизненной битвы». Но я поверила Лайошу, когда он сказал, что у него - другой путь, необычное оружие. Естественно, Лаци немедленно последовал за Лайошем по избранному им пути; они не удосужились окончить третий курс университета. Я тогда была еще юной девушкой. Лаци некоторое время спустя вернулся в «мир интеллекта»: использовав последний оставшийся у нашей семьи кредит, он открыл в городе книжный магазин, и, после всех своих планов и энтузиазма заполнил свою жизнь продажей учебников и канцелярских принадлежностей. Лайош жестко критиковал его за такой поворот в карьере, а потом нашей страстью стала политика, и он замолчал.