— Остынь, Гай, — громко и язвительно сказал Питер. — Когда Дракула вернется, ты сможешь спросить у него, хотя я не понимаю, как ты можешь возлагать на него вину за упавшее дерево в этом месте, находящемся во мраке невежества и предрассудков. Ты знаешь, что он отвечает только за гостиницу, а не за озеро Крэгхолд и его окрестности. Что ты собираешься делать? Возбудить против него судебное дело?
— Питер, это дерево не упало.
— Неужели? Ты хочешь сказать, что мы видели мираж? Или это была атака в форме массового гипноза? А не хочешь вытащить еще несколько щепочек и заноз с одежды мисс Фэннер?
— Ну, довольно! Я только пытаюсь тебе сказать, что дерево было подпилено. У самого основания. Подпилено так, что должно было упасть при первом же хорошем порыве ветра.
Питер в замешательстве уставился на своего друга. Какое-то время он, похоже, не знал, что думать и что сказать. Это был тот редкий случай, когда бойкий и словоохотливый молодой поэт потерял дар речи, но затем он фыркнул, и широкая недоверчивая ухмылка исказила лицо сердитого амурчика.
— Продолжай, старик. Итак, дерево было подпилено. Леса в здешних окрестностях полны психов вроде тех, что помешались на ведьмах, живущих в долине через Лес гоблинов. Что это значит? А то, что кто-то из них начал рубить дерево и оставил его, — вот! Что ты пытаешься доказать?
Тут Питер наконец обратил внимание на выражение лица Гая — лица религиозного фанатика. Никогда раньше он не видел своего старшего друга таким строгим и решительным; глаза его были как два холодных алмазных осколка: жесткие, суровые, сверкающие.
— Это дерево должно было убить кого-то.
— Кого? Давай посчитаемся: эники-беники, ели вареники… — Каулз снова фыркнул. — Послушай, по-моему, тебе просто нравится эта девчонка. Я не могу осуждать тебя за это. Я бы и сам за ней приударил, да женщины меня не интересуют с того самого дня, когда я узнал, что они живут дольше мужчин, и того момента, когда узнал почему. Но у тебя могут быть настоящие неприятности, Гай. Если ты снова разобьешь сердце Кэтти, я не отвечаю за последствия. Но послушай все-таки, что за абсурд с этим деревом? За что кто-то хочет убить здесь кого-то? И кого хотели убить, скажи, ради бога! Никто не предполагал, что Энн Фэннер встанет именно под этим деревом, когда оно будет падать.
— Не знаю, но намерен узнать.
— Конечно. И ты хочешь спросить это у Картрета?
— Может быть. По крайней мере, постараюсь быть начеку. Послушай, я знаю, что это прозвучит глупо, но в газетах писали о моем приезде сюда для проведения раскопок. У меня уже есть известность, правда, как археолога-любителя, но кто знает? Может быть, здешние люди не хотят, чтобы я устраивал здесь беспорядок, изучал их культы и секреты. Хотел бы я знать…
Но прежде чем Питер Каулз услышал, что хотел бы узнать Гай Вормсби, тот подошел к регистрационной стойке и резко нажал ладонью серебристый звонок, громко прозвучавший в тишине холла. Питер Каулз нахмурился и подошел к нему, тут же в углублении холла приоткрылась маленькая дверь, и из нее вышла цветущая молодая женщина со светлыми золотистыми волосами, собранными на макушке. Это было самое яркое в ее наружности, в остальном же это было довольно бестолковое создание, одетое в скромное симпатичное платье из желтой набивной ткани, строго скрывавшее все ее женские достоинства. На груди ее висело единственное украшение: копия знака ведьмы размером с десятицентовую монету — точно такой же, как Энн Фэннер видела в зале над камином.
Кожа молодой женщины была молочно-белой, а губы яркими, как вишни; казалось, это голубоглазое существо просто пышет здоровьем. Однако ее нельзя было назвать красивой в истинном смысле этого слова. Возможно, к ней это придет с годами, когда она станет умудренной жизненным опытом. Теперь же она сияла лучезарной улыбкой, безмолвно глядя на Гая Вормсби и Питера Каулза.
— Здравствуйте, Хильда, — подчеркнуто вежливо сказал Гай Вормсби. — Не могли бы вы сказать, где мистер Картрет? Нам бы хотелось поговорить с ним.
Хильда машинально теребила свой амулет со знаком ведьмы, продолжая улыбаться приятной счастливой, немного глуповатой улыбкой.
— Он в городе, Крэгмуре. Вернется вечером. Поздно.
— Во сколько?
— В семь. Может быть, в восемь. Чего-нибудь желаете, джентльмены?
Питер Каулз фыркнул и взглянул на потолок:
— Ты только прислушайся к датскому обращению! — Он громко расхохотался, а затем, облокотившись на стойку, подмигнул Хильде: — Может быть, здесь ты всего лишь регистратор, но лично я считаю тебя одним из сокровищ этой жизни…