Энн Фэннер внимательно смотрела на Кэтрин.
— Я допускаю, что все, что ты сказала, — правда, но…
— Но что?
— Предположим, я скажу тебе, что видела ночью призрака — крэгхолдского призрака, полковника, и расскажу о том, что произошло в этой самой комнате прошлой ночью…
— Предположим, что ты расскажешь это мне, — с готовностью согласилась Кэтрин. — Обещаю, что не стану смеяться — буду только слушать, правда, хочу напомнить тебе одно старое изречение — ты сама его говорила: «Никаких призраков не существует». Ты говорила это сегодня утром, и я слышала это своими собственными ушами.
— Ну и хорошо, я это помню, — решительно сказала Энн, — но прежде выслушай меня. Послушай, что я хочу сказать.
— Я слушаю, Энн.
— Ну вот, слушай. Я приехала сюда вчера вечером, около десяти часов. Все вы уже, наверное, спали в своих комнатах, и только Картрет был за регистрационной стойкой. После того как я расписалась в книге…
Вначале Кэтрин Каулз слушала, скептически приподняв брови, но вскоре увлеклась рассказом, как ребенок, захваченный первой в жизни историей о привидениях. При всей своей молодости и наивности Энн Фэннер была прекрасной рассказчицей. Она сама снова была во власти собственной убежденности и эмоций, что делало ее рассказ особенно оживленным — настолько, что Кэтрин Каулз выслушала его, не перебивая, от начала и до конца.
Закончив свою историю, Энн глубоко вздохнула.
Неожиданно наступившая тишина в комнате была такой плотной, что, казалось, ее можно было потрогать, взвесить, почувствовать. Через какое-то время она увидела, а не услышала, что Кэтрин сидит, скрестив ноги, и трясет своими великолепными волосами, собранными на макушке.
— Ну, — произнесла Энн, — скажи что-нибудь.
— Bay… — пробормотала Кэтрин Каулз тихим, каким-то далеким голосом.
— Это все, что ты можешь сказать?
— Дай немного подумать. Я знаю, что ты не взбалмошная и не легкомысленная девчонка. Ты кажешься рассудительной и хладнокровной, как баптистский священник.
— Но что ты об этом думаешь? Обо всем об этом — твое первое впечатление? Скажи мне откровенно, Кэтти.
— Пока не могу. Еще слишком рано. Все это слишком странно и опрокидывает все мои представления и теории относительно этого места. Помнишь, о чем я тебе только что говорила? Бедняжка, после всего, что случилось прошлой ночью, да еще этот случай с деревом сегодня утром…
— Послушай, — прервала ее Энн, — ты думаешь, между этими событиями существует какая-то связь?
— Не говори так, — почти умоляющим и неожиданным для Энн, менее неприступным топом произнесла Кэтрин. — В любом случае пока я ничего не могу сказать. Я уже говорила, что именно сейчас я не знаю, что и думать. Детка, дай Кэтти время подумать.
— Думай, сколько тебе захочется, — с отчаянием вздохнула Энн. — Я никуда не собираюсь отсюда.
И хоть момент был безрадостным в этой по-домашнему уютной комнате в Крэгхолд-Хаус, но эти слова были правдой.
Абсолютной правдой. Если что-то и могло поколебать решимость Энн, то легенда, связанная с надписью на циферблате больших напольных часов, стоявших в зале, в специальной нише, могла бы напугать ее гораздо больше. Если подойти к часам поближе, то можно прочитать надпись, сделанную мелкими золотыми буквами, расположенными полукругом в верхней части циферблата. Она должна там быть и была, потому что все видели и читали ее.
Это было древнее немецкое правило, столь дорогое сердцам герров и фрау на прежней родине, откуда прибыли сюда датчане, осевшие в долине за Лесом гоблинов. Они действительно верили в это — всем своим разумом, сердцем и душой.
Это было похоже скорее на детский стишок, хотя немного страшноватый для того, чтобы успокоить кого-то, по крайней мере детей. Это были слова предупреждения.
Они были просты и понятны:
Старомодный, замысловатый и странный стишок, отголосок древнего предрассудка.
Это, безусловно, не пословица и не заповедь, провозглашающая вечные истины — такие, как люби ближнего своего или относись с добром к животным.
И все же написано было именно так: на циферблате часов, стоявших внизу в холле Крэгхолд-Хаус, чтобы каждый, кому надо, увидел и прочитал.
И поверил или не поверил — кто как захочет. Предрассудки и суеверия, как и религия, — личный выбор каждого. Спросите любого священника.