— Кто якшается с дворнягами, рискует набраться блох, — выговорила она ледяным тоном, чеканя каждое слово.
Нас потащили наверх, заставили мыться в ванной с такой горячей водой, что кожа покраснела и воспалилась. Я плакала навзрыд. Бет, осатанев от ярости, молчала.
Когда это кончилось, я лежала в постели, меня бил озноб, а Бет тихо объясняла:
— Она хочет нас наказать, держа взаперти, значит, мы должны показать, что нам все равно, что нам на это наплевать. Понимаешь, Эрика? Пожалуйста, не плачь!
Она шептала, гладила меня по волосам пальцами, трясущимися от гнева. Кажется, я кивала, но была слишком расстроена и потрясена, чтобы вслушиваться в ее слова. На улице еще вовсю светило солнце. Я слышала, как Генри играет на лужайке с собакой, слышала голос Клиффорда, неясно доносившийся с нижнего этажа. Ясный, погожий августовский день, а нам велено ложиться спать. Мы под замком на все выходные.
Когда родители вернулись, мы все им рассказали.
— Это уж чересчур, Лора, — сказал отец, — на сей раз она зашла слишком далеко.
Мама ответила:
— Я с ней поговорю.
За чаем я подслушала их разговор на кухне. Мамы и Мередит.
— Мне кажется, мама, он неплохой мальчик. Довольно неглупый. Я не понимаю, чем общение с ним может им повредить, — мягко обратилась к бабушке мама.
— Ах, не понимаешь? Ты хочешь, чтобы девочки подхватили от него этот мерзкий уилтширский жаргон? Хочешь, чтобы он научил их воровать и сквернословить? Хочешь, чтобы они завшивели и опустились? Если так, тогда и в самом деле их общение не может им повредить, — холодно отвечала Мередит.
— Мои девочки никогда не будут воровать, — твердо сказала мама. — И мне кажется, называя их опустившимися, ты тоже сильно преувеличиваешь.
— Совсем нет, Лора. Разве ты забыла, сколько неприятностей причинили нам эти люди за все годы?
— Разве можно это забыть, — вздохнула мама.
— Ну вот, а это ведь твои дочери…
— Да, мои.
— Так вот, если желаешь, чтобы они жили под моим кровом, если вверяешь их моим заботам, пусть изволят подчиняться моим правилам, — отрезала Мередит.
Мама глубоко вздохнула:
— Если только я услышу, что ты снова запирала девочек, они никогда здесь больше не появятся. Как и мы с Дэвидом.
Она говорила тихо, но я почувствовала, как она напряжена. Голос ее слегка дрожал. Мередит не ответила. До меня донесся звук ее шагов, и я поскорее спряталась. Поняв, что опасность миновала, я бросилась на кухню. Мама стирала, молча, энергично терла белье, глаза у нее сверкали. Двумя руками я обняла ее ноги что было сил. Мередит по-прежнему была против того, чтобы мы водились с Динни, но больше она никогда не сажала нас под арест. Мама одержала верх — по крайней мере, на этот раз.
Утро понедельника, свинцовое и сырое. Проснувшись, я чувствую, как замерзли пальцы на руках и ногах, и не могу их согреть, а теперь заледенел и кончик носа. Не припомню, когда я в последний раз так мерзла. В Лондоне такого не случается. Там промозгло-теплое метро, душное тепло магазинов и кафе. Сотни мест, где можно укрыться, если на улице похолодает. Я в оранжерее в южной части дома, осматриваю небольшой газон, окруженный сучковатыми плодовыми деревцами. Если мы слишком шумно играли и «испытывали терпение» Мередит, нас высылали сюда, на лужайку. Взрослые тем временем пили холодный чай и водку, сидя за белым металлическим столом на западной веранде. Компанию мне составляют скелетообразные «останки» высохшей помидорной рассады да пухлая жаба. Она уселась рядом с краном, из которого капает ржавая вода. Я успела отвыкнуть от сельского покоя, и тишина нервирует меня.
Здесь сыро, пахнет землей, это запах плодородия, хотя сезон и неподходящий. С этой лужайкой связано одно из самых ранних моих воспоминаний о Генри, которому тогда было лет восемь-девять, а мне, наверное, пять. Жаркий августовский день, лето из тех, которое, кажется, будут длиться вечно. Трава выгорела и высохла, каменные плиты террасы так раскалены, что босыми ногами не ступить. Собаки разомлели и не хотят играть. У меня облупился нос, у Бет на руках веснушки. Для нас на лужайке устроили бассейн-лягушатник. Такой большой, что сбоку подставлена лесенка, чтобы забираться в него, внутри бассейн устлан синим пластиком, манящим даже без воды. До сих пор помню запах этой разогретой на солнце пластмассы. Бассейн установлен, расправлен, к нему подведен шланг. Он незаконно подсоединен прямо к магистральной трубе, и ледяная вода обжигает горячую кожу. Восхитительное онемение. Я прыгаю вокруг в красном купальнике, мечтая, чтобы бассейн скорее наполнился.