Тут Линан с признательностью вспомнил о горбуне и испытал неожиданное волнение. Он прислушался к дыханию Эйджера, поверхностному, но ровному, и коснулся ладонью лба раненого, проверяя, не прошла ли лихорадка. В этот миг кто-то вошел в комнату, и Линан обернулся, ожидая увидеть Камаля.
— Быстро ты… — начал он было и остановился, увидев невысокого, хрупкого юношу с пышной копной волос на голове — которая, казалось, не желала подчиняться никаким гребням.
— Олио!
— Добрый вечер, б-б-рат, — произнес Олио, и неуверенно подошел к постели. — Это он?
— Кто — он?
— По пути сюда я встретил Камаля, бежавшего по коридору. Я спросил его, куда он так спешит, и он прокричал что-то о каком-то раненом.
С этими словами Олио участливо посмотрел на несчастного Эйджера. Из всех сводных братьев Линана Олио был единственным, находившим для него время, а его утонченная и мягкая натура позволяла Линану легко мириться с высоким происхождением его отца. Даже в те времена, когда сам Линан был несмышленым ребенком, только Олио из всей королевской семьи признавал его равным себе.
— Да. Это тот самый человек, который сегодня ночью спас мне-то есть, я хотел сказать — Камалю — жизнь. — Линан вовсе не хотел, чтобы весь двор узнал о его ночных похождениях. Меньше всего он нуждался в неусыпном наблюдении дворцовой стражи. Довольно с него было и того, что при нем неотлучно находился ее коннетабль.
Олио широко раскрыл удивленные глаза:
— И т-т-яжела ли его рана?
Линан кивнул.
— Трион выразил сомнение в том, что он выживет, — ответил он, но тут же добавил: — Но я надеюсь на благополучный исход.
— Он твой друг?
— Нет… То есть да… Надеюсь, что так, — пытаясь подавить тяжелый вздох, ответил Линан.
Олио кивнул так просто, точно ему было с абсолютной точностью ясно, что Линан пытался выразить сказанными словами и о чем он умолчал. Впрочем, Линану-то было не привыкать к многозначительности слов Олио.
— Раз так, я буду молиться за него. — Олио повернулся, чтобы уйти.
— Тебе следовало бы молиться за него, даже если бы он был твоим злейшим врагом, — отозвался Линан без тени сарказма.
Олио наклонил голову, всерьез раздумывая над услышанным замечанием.
— М-м-ожет быть, и так, — ответил он. — Но, кроме того, если бы я был на твоем месте, я бы прежде всего переоделся.
Линан оглядел себя. Его одежда была сплошь запятнана засохшей кровью.
Олио еще не успел дойти до двери, как вернулся Камаль в сопровождении слуги, несшего за ним корзину сухих дров. Оба они поспешно поклонились Олио, который в знак приветствия взмахнул рукой и тут же отошел в сторону, освобождая им дорогу.
Пока слуга подкладывал в очаг сухие дрова, Камаль прошептал Линану:
— Приготовьтесь.
— О чем ты бормочешь?..
Однако закончить вопрос Линану не удалось. Он услышал тяжелую поступь в коридоре, и в дверях появился Деджанус, одетый в полную форму личной гвардии ее величества, держа в руке жезл, обозначавший его обязанности. Ростом он был едва ли не выше Камаля и заполнил собой весь дверной проем. Одарив Линана одной из своих знаменитых насмешливых улыбок, он сделал шаг в сторону. Из-за его спины показалась сама королева Ашарна с нарочито отсутствующим выражением на лице.
Она была одета как обычно в дни официальных приемов — в тяжелую льняную рубаху, изукрашенную затейливыми узорами из рубинов и изумрудов, поверх которой был наброшен черный бархатный плащ, развевавшийся за ее спиной и блестевший в свете светильников, подобно блеску черной воды в лунных лучах. На шее королевы висели четыре Ключа Силы — главные свидетельства непререкаемой королевской власти в королевстве Гренда-Лир и принадлежавших ему землях. Ключи были достаточно тяжелы, и казалось, что голова королевы склонялась под их тяжестью, потому что было отчетливо видно, как были напряжены мышцы ее шеи и плеч. Маленький рост в сочетании с обременительными обязанностями приемного дня подчеркивал болезненность королевы, делая ее схожей с хрупкой глиняной куклой. Ее белые пышные волосы были тщательно собраны на затылке и заколоты золотой диадемой с выгравированным на ней фамильным гербом — черным силуэтом пустельги на золотом поле. Прекрасные, изящные руки королева скрестила на груди, ее бледно-серые глаза выражали самое живое участие к тому, что происходило рядом с ней.